Я ждала. Ее крапчато-золотистые глаза прицелились в меня. А то, что она сказала дальше, прозвучало для меня как гром среди ясного неба.

— Фрейлейн Бен, боюсь, что мой брат заинтересовался вами. Если вы быстро что-то не придумаете, то его увлечение станет опасным для всех нас.

Я сидела совершенно ошеломленная. Это было последнее, что я могла бы вообразить, но внезапно я с пронзительной определенностью поняла, почему все в Бэмби казалось мне странно знакомым.

— Ваш брат? — вяло удивилась я, хотя не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, о ком идет речь.

— Позвольте мне представиться, как положено, фрейлейн Бен, — сказала она. — Меня зовут Беттина Брунхильда фон Хаузер, а Вольфганг — мой единственный брат.

«Heilige Scheiss!»[35]— невольно выругалась я про себя, пытаясь осознать новый поворот событий. Значит, дядюшка Лаф просто придумал для Беттины прозвище Бэмби, как для меня — Гаврош. На самом деле я даже слышала о некой Беттине фон Хаузер, молодой виолончелистке, восходящей звезде на музыкальном небосклоне, хотя мне и в голову не могло прийти, что Бэмби и Беттина — одно лицо и что она хоть каким-то боком связана с моим весьма опасным увлечением — Вольфгангом Хаузером.

Этот далеко не радостный сюрприз заставил меня с новой силой подозревать всех и каждого, особенно моего дядю Лафа, чье поведение в ретроспективе выглядело весьма подозрительным. Если у Лафа с Бэмби были такие же доверительные отношения, как со мной, то почему же он быстро спровадил ее на лыжную прогулку и рассказал о Гитлере и рунах только мне в живительных водах бассейна? А когда я упомянула о Вольфганге, то Лаф почему-то начал усиленно предостерегать меня на его счет, ничем не намекнув на то, что с ним самим живет родная сестрица профессора. И если он считал, что наша тетушка Зоя, сторонница Schutzstaffeln,[36]так сблизилась с братом Бэмби, то зачем вообще он притащил эту девушку через полмира на встречу со мной?

А в довершение всего сама Бэмби в роскошном неглиже крадется на цыпочках по отелю с бутылкой бренди, чтобы открыть мне — за спиной Лафа — некоторые подробности, неизвестные ему самому, и массу деталей, о которых он не удосужился упомянуть. Поскольку Бэмби многозначительно заявила, что у них с Лафом «полное взаимопонимание», то мне следовало прийти к выводу, что я — единственная в этом обросшем темными связями семействе, кто совершенно не понимает, что происходит. Но я была решительно настроена разобраться во всей этой чертовщине.

К счастью, у меня было одно ценное секретное оружие: я практически не пьянела. То есть, несмотря на мой юный возраст, незначительные телесные габариты и такой же жизнен-

ный опыт, я могла бы перепить любого ковбоя у стойки бара, опустошить за вечер пару бутылок текилы, потом подняться на ноги, спокойно выйти из вращающихся дверей, а отоспавшись, вспомнить все, о чем говорилось вчера. Поэтому полбутылки «Реми Мартена» были для меня сущим пустяком. Я очень надеялась, что эта моя способность поможет мне выведать у Бэмби все, что только можно. И поэтому я налила нам еще по рюмке.

Часам к трем ночи, когда мы приговорили бренди, Бэмби была уже хороша. Она умолкла посреди фразы, хотя и осталась сидеть на стуле, прямая, как струнка, но мне пришлось поднять бедняжку на ноги и препроводить в ее номер по запутанным коридорам отеля. Я не рискнула оставить ее у себя, ведь через пару часов она могла проснуться и обнаружить, что меня нет. Однако за последние три часа ласкового и слегка пьяненького перекрестного допроса я выяснила больше, чем ожидала, включая даже некоторые совершенно потрясающие новости.

Вольфганг Хаузер не был австрийцем. Он и его сестра были немцами, родились в Нюрнберге, воспитывались в Германии и в Швейцарии, а позднее учились в Вене: он пошел по научной, а она по музыкальной части. Их семья, хоть не богатая, принадлежала к одному из старейших родов в Европе. Уже много столетий назад их фамилия приобрела частицу «фон», указывающую на дворянское происхождение, хотя Вольфганг отбросил ее, поскольку ему казалось неуместным афишировать дворянство в деловой сфере. Их жизнь, согласно описаниям Бэмби, в сравнении с моей представлялась просто некой идиллией — пока не пересеклась с семейством Бен.

Как выяснилось, Бэмби уже более десяти лет — с пятнадцатилетнего возраста — живет под крылышком моего дядюшки Лафа. Когда проявились ее музыкальные таланты, Лаф предложил, что сам наймет для нее лучших репетиторов и займется ее образованием и воспитанием, и семья Бэмби дала согласие на то, чтобы она переехала в венский дом Лафа. Вольфганг частенько навещал там сестру, поэтому утверждение Лафа о том, что он едва знаком с ним, было явной выдумкой.

Но семь лет назад произошло нечто такое, что изменило даже столь ограниченные семейные отношения. За несколько лет до этого Вольфганг закончил учебу, и его первая после диплома работа — в качестве советника по вопросам ядерной промышленности — потребовала от него частых командировок за пределы Вены. И вот однажды, семь лет назад, по возвращении из командировки Вольфганг заскочил навестить сестру в апартаменты дяди Лафа, окна которых выходили на Хофбург. Вольфганг сообщил Лафу и Бэмби, что бросил старую работу и устроился в Международное агентство по атомной энергии. Он хотел пригласить их на ланч в ближайший ресторан, чтобы отпраздновать это событие.

— После ланча, — сказала Бэмби, — Вольф предложил нам всем вместе сходить в музей Хофбурга. Он привел нас в Wunderkammer[37]полюбоваться на драгоценности, а потом мы посмотрели выставку знаменитой коллекции из древнего Эфеса и зашли в Schatzkammer, чтобы взглянуть на Reichswaffen.

— В сокровищницу, чтобы посмотреть на королевское вооружение, — перевела я.

Только сегодня утром Лаф рассказал мне в бассейне о его визите более чем семидесятипятилетней давности в те же залы Хофбурга — в компании Адольфа Гитлера.

— Ja, — сказала Бэмби. — Брат привел нас взглянуть на меч и копье и спросил твоего дядю: «Вы с Пандорой знали об этих священных реликвиях?» Но Лафкадио ничего не ответил, поэтому Вольф сказал, что он сам давно интересуется их историей. Она была общеизвестна в Нюрнберге: Адольф Гитлер забрал много экспонатов из императорской сокровищницы в Вене — к примеру, главные императорские регалии, императорскую корону, державу и скипетр, императорский меч и так далее — и перевез их в Нюрнбергский замок. Это было первое, что сделал Гитлер после… как это сказать?.. Anshluss.

— Так и говори: аншлюс, аннексия Австрии Германией в тысяча девятьсот тридцать восьмом году, — сказала я.

Неужели чисто случайно именно год назад — в марте 1988-го, на пятидесятую годовщину этого самого аншлюса — моя тетушка Зоя прикатила в Вену на встречу со своими соратниками, борцами за мир во время Второй мировой войны, и познакомилась там с профессором Вольфгангом К. Хаузером? Я думаю — нет, особенно когда Бэмби рассказала мне, что Лаф резко оборвал знакомство с Вольфгангом и отказался принимать его в своем доме после того, как Вольфганг заявил, что Пандора, как любимица Гитлера, всю войну прожила в этой шикарной хофбургской квартире и продолжала выступать в Венской опере, вероятно, только потому, что знала нечто важное об этих реликвиях. Нечто связывающее их с Нюрнбергом и даже с самим Гитлером.