— Угу. — Кара за убийство брахмана вдруг показалась Ушастику не столь уж тяжкой. Вечные муки? — дхик!

— Град Кхета возводится близ горы, и в нем предусмотрены жилища для шудр, обнесенные высокой оградой, вокруг града Кхарвата должны лежать плоскогорья, богатые пастбищами, град Кубджака не окружается земляным валом, град Паттана располагается рядом с водными путями…

— Все? — с надеждой поинтересовался Карна.

— Все, — согласился премудрый брахман. — А теперь вы повторите усвоенное — и мы перейдем к обсуждению восьми типов планов для крупных поселений с разнокастовым составом жителей.

— Не перейдем, — был ответ.

— Почему?!

— Потому что приехали. В эту твою… Камышуху.

— В Ветракиягриху[22], — с достоинством поправил брахман, не желая поганить рот именем родины, переведенным с благородного языка на обыденный.

Родное селение мудреца явно не принадлежало ни к одному из вышеперечисленных типов. Так, средних размеров деревенька, обнесенная палисадом. Пруды на окраине обильно заросли ряской и лотосами, к радости местных лягушек, дома обнесены ветхими плетнями, на кольях которых красуются горшки и кувшины, вовсю дымит кузня, и мычание коров благовестом разносится над полями чечевицы и «колючего» проса. Каменного строительства здесь не признавали (за исключением разве что могильных ступ). Дом построить? Раз плюнуть! Четыре столба по углам, стропила сверху, тростниковый настил у бедняков, у богатеев — черепица, пол земляной, стены сплетены из сучьев или бамбуковой щепы, а глиной можно обмазывать, а можно и не обмазывать.

Живи — не хочу.

Копти белый свет, тем более что свету кот наплакал: окон-то нет! А в смотровую щель под крышей много ли солнышка заглянет…

Карна подумал, что, живя в такой вот деревне, он бы и сам по вечерам размышлял о «восьми типах планов для крупных поселений» Как грешник в аду — о райских молочных реках с кисельными берегами.

Иначе уж больно выть на луну захочется.

Брахман резво соскочил с колесницы, подхватил дорожный узелок и вприпрыжку заспешил к ближайшему дому с верандой. Послав ему вослед вздох облегчения, Карна прикрикнул на лошадей, и животные поплелись вдоль единственной улочки туда, откуда доносились оживленные выкрики.

Уставший царь ангийский рассчитывал на ужин и ночлег, чтобы завтра с новыми силами двинуться на розыски братьев-Пандавов, горелых или нет, лошади же мечтали о торбе с овсом и коновязи.

Единственное, на что они точно не рассчитывали, это на пир горой.

Людской водоворот завертел упряжку с легкостью, с какой река в половодье вертит краденым бревном. Карна и опомниться не успел, а в руках у него уже пенилась чаша с крепкой гаудой, зубы сами грызли баранью ляжку, выданную двумя исключительно миловидными девицами, кто-то хлопал гостя по плечу, кто-то орал над ухом хвалебную песнь, а чумазая пацанва облепила колени и норовила потрогать бляхи пояса и кинжал в ножнах.

— Что это у вас? — очумев, кричал Карна в сияющие лица. — Свадьба?

— Свадьба! — хохотали ответно. — Свадьба! Ракшаса Баку на пекле женили! Пей, приезжий! Ешь до отвала!

— Ракшаса? На ком женили?!

— На ком надо, на том и женили! Гуляй, Камышуха! Однова живем!

Залитого жиром и гаудой Карну вскоре вынесло на более или менее спокойный островок: тут властвовал деревенский пандит. Уместясь на трехногом табурете с сиденьем из веревочной сетки, он излагал всем желающим историю кровавой свадьбы ракшаса Баки. Видимо, в сотый раз, ибо голос у пандита изрядно сел, требуя ежеминутного промывания.

По счастью, слушатели были не слишком требовательны.

— Затем, когда пришла ночь, — надрывался пандит, пособляя себе бренчанием вины, — тот герой, захватив с собой пищу, предназначенную для ракшаса, отправился к логову людоеда! И, приблизясь, стал звать врага по имени, поедая сам эту пищу…

Баранина встала Карне поперек горла.

— Явился вскорости ракшас. — Вина фальшивила, но настраивать инструмент не было времени: слушатели торопили, желая насладиться сей же час. — Огромный телом и силою, шел он, взрывая землю, нахмуря брови и кусая губы, и на лбу у него образовались три складки. Увидев героя, поедавшего пищу, ракшас в ярости выкатил глаза и вопросил: «Кто этот глупец, который поедает у меня на глазах эту пищу, предназначенную для меня?!»

— Пищу! — хором откликнулись слушатели. — Для меня!

— А герой, услышав те слова, будто смеясь и не обращая внимания на людоеда, продолжал есть, отвернув лицо. Тогда, испустив страшный рев, зловредный Бака ринулся на героя с намерением убить его. Но даже тогда сей истребитель чудовищ, не обратив внимания на смертельную опасность, все продолжал есть пищу.

— Пищу! — поддержали односельчане. — Продолжал!

— Полный ярости, ракшас ударил тогда обеими руками по спине героя, но могучий, получив сильный удар, не удостоил врага взглядом и продолжал есть. Взъярился ракшас, дыбя все волоски на теле, и вырвал с корнем дерево, желая использовать его вместо дубины. Но герой, медленно доев пищу, встал к бою, радостный и могучий…

— Налей! — бросил Карна бегущей мимо молодухе с кувшином, перед тем до дна осушив свою чашу. Он уже твердо знал, что задержится в Камышухе до утра. Или дольше. Во всяком случае, до тех пор, пока не узнает, куда направился после подвига ракшеубийца, падкий на поедание чужой пищи?

И не было ли у героя некоторого количества братьев.

Видимо, это боги послали Ушастику разговорчивого брахмана-камышухинца…

На рассвете Карна отправился дальше. В качестве награды увозя финальный эпизод из «Сказания об убийстве ракшаса Баки»:

— И благодаря своим достоинствам те пятеро героев стали приятны для жителей Камышухи. Они всегда ночью приносили матери собранную милостыню и ели каждый свою долю, которую мать сама отделяла. Половину съедали укротители врагов вкупе с матерью, а другую половину съедал убийца Баки, обладавший великой силой. Но, горе, горе нам! — услыхав о достоинствах Кампильи, столицы панчалов, покинули нас витязи, оставив по себе лишь добрую память!

Карна гнал коней на юго-запад: через лесистую Экачакру, мимо святых криниц Красных Крыльев, вброд перейдя Господню Колесницу, — в Кампилью.

Перед самой переправой он имел короткую беседу со страшно обожженным гандхарвом, от которого узнал о пятерых паломниках с матерью.

Один из них, беловолосый гордец в мочальном платье явно с чужого плеча, умел факелом отражать летящие стрелы, и огонь тек из ладоней его, сжигая все на своем пути.

— С-суки! — просипел напоследок гандхарв, судорожно дергая культяпками крыльев.

Небеса оказались временно закрыты для бедолаги. И пуще боли мучила обида: так дорого расплатиться всего лишь за вопрос: «Почему брахманы по виду ведут себя в дороге неподобающим образом?!»