— Да ну тебя, прямо сердце прихватило… Вот, бери изюм, я тебе с горкой насыпал. Объявится наша толстуха, помяни мое слово, и все объявятся!

— Твоими устами… — снова вздохнула Хима. — Ладно, и ты нас не забывай: тебе со скидкой!

Красотка подмигнула торговцу сластями и пошла прочь, виляя тугими бедрами.

Карна оценивающе смотрел ей вслед, но думал он сейчас вовсе не о бабьих прелестях, а о незнакомой ему толстухе Асти с пятью сынками-дружками, которых понесло «гулять» в Смоляной Дом как раз накануне злосчастного пожара.

Соучастники?

Жертвы?

Ложный след?

Это он должен был выяснить.

* * *

…День клонился к вечеру, факелы и масляные светильники освещали улицы, из кабаков уже вовсю раздавались песни, смех и пьяный галдеж, тянуло сладковатым дымком из неплотно прикрытых дверей якобы тайных курилен, и блудницы всех мастей умело завлекали мужчин в сети продажной любви.

Наконец-то Кагальник открыто сбросил вуаль приличий!

Увы, собранные за это время сплетни оставляли желать большего. Пожар? Да, пожар. Погибли люди? Да, погибли. Может, братья-Пандавы с матерью. Может, толстуха Асти с приятелями. Может, собачьи кости приняли за человечьи и никто не погиб. Глупости? Может, и глупости. Да только злоумышленники в городской тюрьме — это вам, уважаемый, не похмельная мара! Также судачили об убитом ракшасе-людоеде, до недавнего времени наводившем ужас на всю округу, о пойманной ракшице — то ли сестре, то ли подружке разбойника…

Голова пухла от болтовни.

Самое время нанести визит местному градоначальнику, решил Карна.

Поначалу усачи-стражники намеревались погнать взашей наглого суту. Даже хастинапурская грамотка, удостоверявшая личность Карны, не произвела на них особого впечатления, ибо читать доблестные стражи не умели. Тем не менее десятника караула они соизволили кликнуть, и вскоре уже мели усами пыль у ног молодого раджи, а их десятник, рассыпаясь в извинениях, вводил Карну во дворец.

Все как обычно. Ничего иного сутин сын и не ожидал, воспринимая происходящее как должное.

Водянистые глазки градоначальника с первых минут встречи забегали по сторонам. Лебезил, растекался топленым маслицем. Пушок с рыльца ладошкой отирал. Подмигивал: и то сказать, останешься тут праведником, заправляя обителью греха!

Карна отмахнулся от докладов об уплате податей, поддержании порядка и соблюдении моральной чистоты. К делу, любезный, к делу! Что? Выпить? Разумеется, подайте мангового соку. Да, только соку. Ясно?

Ну вот и чудненько.

Градоначальник оказался человеком себе на уме. И скользким, будто матерый подкоряжник. Очевидных вещей он и не пытался отрицать: да, разумеется, его вовремя уведомили, кто такие пятеро особых гостей. Конечно, конечно, он держал зык за зубами! Как можно!

Кроме него самого и тысяцкого городской стражи — ни одна живая душа! Слухи? Мало ли что болтают в городе! Люди всегда болтают. При любом градоначальстве и даже (это между нами!) при любом радже!

Небось в смоле кипеть станут — и то сплетнями обменяются!

Подозрительный дом, прозванный в народе Смоляным? Простите, у вас ложные сведения! Сперва он предложил благородным царевичам свое гостеприимство, но получил отказ! И дом тысяцкого их почему-то не устроил. И даже приличный постоялый двор. Кстати, а где остановился сиятельный раджа? Не желает ли воспользоваться… Ну да, ну да, понимаю: до поры до времени! Видимо, царевичи также жаждали уединения, и посему… Да, конечно, общеизвестно, как братья проводили время! Но кто он, собственно, такой, чтобы запрещать царским сыновьям чудить на свободе? Опять же дело молодое…

Трупы? Опознали? Помилуйте, где тут опознать, обгорели так, что не приведи Яма! Вот советника Пурочану опознали — личная печать, что при нем была, уцелела, по ней и опознали. А остальные? Да кому и быть, как не им?! Пятеро мужчин и женщина! Что? Пропавшая блудница? По имени Асти? Два сына, племянник и пара дружков? В первый раз слышу! Но немедленно наведу справки! Прямо сейчас! Утром? Хорошо, как будет угодно сиятельному радже, утром так утром.

Задержанные? Да, есть задержанные! С этим у нас все в порядке. Что? Нет, еще не выяснили. Палач запил, вот и подзадержались. Но непременно выясним! Они у нас сознаются! Какие будут пожелания? Ах, желаете лично присутствовать при допросе? Пожалуйста! Желание сиятельного раджи — закон! Ведь мы из кожи вон лезем! Кто ж мог знать, что такая беда приключится?! Пусть сиятельный раджа не изволит гневаться и в Хастинапур передаст… Не гневается? Просто приехал разобраться? Радость-то какая! Мы поможем, мы все в полном распоряжении сиятельного раджи! Итак, завтра утром? Очень хорошо, мы все подготовим! Лучших заплечных, лучших допросчиков! Не извольте беспокоиться — признания будут в лучшем виде!..

Ты нисколько не сомневался, что под пытками арестованные признаются даже в прелюбодеянии с храмовыми статуями.

Потому и настоял на личном присутствии.

И все-таки: чего на самом деле хотел Грозный, посылая в Кагальник именно тебя?

Ох, мама, не зря ты ворчала: «Упрям ты, сынок, упрям как мул, чтоб не сказать большего… Когда образумишься?»

Ты полагал, что никогда.

* * *

Розовый спросонья, заспанный лик Сурьи еще только краешком показался над горизонтом. Как бы раздумывал: стоит ли вообще вставать в такую рань или лучше мухурту-другую понежиться в пушистой облачной постели? — а Карна уже стоял перед воротами городской тюрьмы.

На этот раз обошлось без проволочек. Встретил его градоначальник собственной персоной в сопровождении тысяцкого — тишайшего человечка, сутулого и немногословного.

Однако Карне было известно от владельца постоялого двора: именно этот человечек крепко держит в кулаке весь город. Если кто-то и знал правду о случившемся — то это тысяцкий. Впрочем, покамест он не спешил делиться своими знаниями с молодым раджой.

А возможно, и делиться-то было особо нечем.

Одно слово — темная история.

В допросной зале зловеще светилась раскаленная докрасна жаровня — чуть сплюснутая голова ракшаса, вместо мозгов набитая углями, палач деловито позвякивал клещами и крючьями, раскладывая их в одному ему известном порядке, в углу наготове сидел писец горбясь над кипой пальмовых листьев.

Допрос вызвался вести сам градоначальник.

Карна уселся в глубокое кресло с мягким сиденьем алого бархата — расстарались для высокого гостя, подхалимы! Тысяцкий занял табурет у стеночки, подал знак, и вскоре в допросную ввели первого арестованного.

Угрюмый шудра лет пятидесяти, в рваном дхоти, с багровыми следами бича на костлявой спине. Ладони — сплошная мозоль.

— В чем его обвиняют? — тихо поинтересовался Карна у градоначальника.