Тоби и обнаружил больше, чем то, на что мог рассчитывать. В его адресной книге содержались подробности его богатой жизни, о которой я не имел понятия. Все страницы были заполнены именами, телефонными номерами и электронными адресами. Я буду хранить ее, как сокровище. Теперь у меня в руках его тайный мир. Его секреты стали моими, и я буду изучать их, когда захочу и если захочу.

В его сумочке с туалетными принадлежностями я нашел деньги и наркотики. У него была унция травки в пакетике и немного таблеток. В пухлом водонепроницаемом кошельке обнаружилось более пяти сотен евро. Карманные деньги Тоби, но у меня несколько лет даже на проживание столько не было. Я рассовал по карманам наличность, наркотики, его айпод и маленькую «умную» фотокамеру. Потом задумался, нет ли на ней снимков его невесты. Если есть, то буду потом на них мастурбировать.

Остальные вещи я затолкал в его рюкзак, затем засунул его пожитки в переполненный мусорный контейнер на углу заброшенной стройплощадки на окраине города. Я покинул гостевой дом еще до рассвета, оставив на стойке у входа десять евро и положив сверху ключи от комнаты. Выехав из города, я направился к Дюнкерку, чтобы в полночь попасть на обратный паром. Влажными салфетками, которые были у Тоби в туалетной сумке, я протер все его вещи, к которым прикасался, после чего выбросил их.

Три недели спустя я позвонил родителям Тоби и поинтересовался насчет него. Трубку взяла мать. Голос у нее звучал очень высокомерно.

– Его нет, – заявила она. – Пустился в очередную свою авантюру. Кто его спрашивает?

Несмотря на тот факт, что я убил ее сына, я назвал ей свое настоящее имя. В телефонной будке я едва не упал в обморок от волнения.

Она никогда обо мне не слышала.

И он явно никогда не упоминал при матери мое имя за все те двадцать три года нашего знакомства. И снова Тоби сумел испортить небольшой момент триумфа. Он был в своем репертуаре.

Но самым странным является то, что даже сейчас, задумываясь об убийстве, я не испытываю никаких угрызений совести. Я полагаю, приговор, вынесенный Тоби, соответствовал его преступлениям. Хотя их следы не обнаружит ни одна система уголовного правосудия. И все же ущерб от его преступлений существенно испортил жизнь. Мою жизнь. Его смерть от моих рук заставила меня ощутить себя обновленным, пробужденным и бодрствующим, если в этом есть какой-то смысл. Я чувствовал, что какой-то маленький акт справедливости наконец свершился в этом несправедливом мире, погубившем миллиарды людей. Даже чувствовал себя удовлетворенным. И самое безумное, что, заплати Тоби за тот наш последний ланч, он был бы все еще жив.

Флорри

Фрэнк помнил, как мать когда-то говорила, что «дома источают флюиды» и что она может «чувствовать в них всякое». Тогда он был еще мальчишкой, и его семья ездила по выставленным на продажу домам вместе с агентом по недвижимости. Этот случай засел у него в памяти только потому, что его мать была встревожена одним домом, который они осматривали и из которого в спешке вернулись к машине. Будучи взрослым, он помнил из этого конкретного дома лишь репродукцию с изображением синеликого Христа, в позолоченной раме, висевшую на стене грязной гостиной. Единственную картину в доме. А еще что постели были не убраны, что тоже шокировало его мать. Его отец никогда не противоречил матери в отдельных вопросах парапсихического характера. Но и разглагольствований на эти темы он не поощрял. «Здесь произошло что-то ужасное», – сказала мать напоследок, как только захлопнулись двери машины. И больше никогда не упоминала про этот дом. Но Фрэнк был озадачен несоответствием синей кожи Христа и домом, принадлежавшим христианам, который так напугал его мать, хотя должен был произвести совершенно противоположный эффект.

Фрэнк развлекался тем, что пытался предугадать, что ей подскажет интуиция насчет первого дома, во владение которым он вступил. А вот что его отец скажет о 120-процентном кредите, который он оформил для покупки двуспального террасного дома, он уже знал. Но как только дом будет отремонтирован, он примет их в «своем гнезде»; последние десять лет он жил то с родителями, то по съемным квартирам, и теперь у него будет свой собственный дом.

Узкий фасад обшарпанного кирпичного дома выходил на унылую узкую улочку, вдоль которой теснились похожие друг на друга дома и на которой с трудом разминулись бы две машины. Но последний поворот ключа перенес его из пасмурного дождливого дня в темную прихожую, где воздух был спертым и теплым. Запах старой обивки, переваренной цветной капусты и цветочных духов облаком опустился на него.

Он заверил себя, что скоро его дом будет источать запахи его собственного мира. Единственного профессионала, который немного разбирается в тайской кухне, любит развлечения и пользуется туалетными принадлежностями «Хьюго Босс». Как только он избавится от старых ковров и обоев и вообще «вышвырнет все дерьмо», как с явным наслаждением заметил его лучший друг Маркус, дом быстро потеряет зловоние чужого времени, возраста и пола.

Окутанный тусклым светом, проникающим сквозь грязные от пыли и серебристой паутины окна цокольного этажа, он быстро осознал, что произошла ошибка и что дом не был освобожден от мебели прежнего владельца. Будто он перепутал даты переезда и продавец еще не успел съехать. «Чисто семидесятые, Нэн», – с ухмылкой заметил Маркус в тот вечер, когда пришел помочь Фрэнку выбрать между этим домом и бывшей церковной собственностью в Уэоли Касл, которая больше нуждалась в авиаударе, чем в новом покупателе.

Из бакелитовой панели на стене гостиной торчал массивный выключатель такого же цвета, как и плинтусы, кухонные шкафы и фурнитура. До 50-х годов бакелит использовался для производства протезов. Выключатель не поддавался, но когда Фрэнк с силой надавил, пластмассовый абажур, висящий на потолке и раскрашенный в цвета банки с фруктовым коктейлем, испустил лишь грязное свечение.

Фрэнк уставился на захламленную комнату, и на него накатили такое отвращение и раздражение, что ему захотелось в ней все разгромить. Сервант из розового дерева. Газовый камин с пластмассовыми углями и спрятанными лампочками, которые зажигались в очаге. Древний телевизор в деревянном корпусе, маленький экран которого был выпуклым, как линзы дешевых очков. Стеганый диван, потертый и выцветший. Некогда элегантный, а теперь обвисший и напоминавший поношенную велюровую перчатку, спавшую с руки великана. Вся эта мебель и техника оскорбляли вкус Фрэнка и вызывали у него уныние. Хотя он был рад, что родился в середине семидесятых и ему недолго осталось ждать, когда стили кардинально