нужны сильно развитые челюсти — и они исчезли. Он изобрел одежду — и у него исчез волосяной покров. Он занялся ремеслом — и у него изменились руки. В дальнейшем этот процесс будет продолжаться, и человек миллионного года окажется еще более непохож на нас, чем мы — на обезьяну.

Эволюция по-разному повлияет на разные части тела. Рука, поскольку она является «учителем и толмачом мозга», разовьется. Она сделается сильнее и гибче, приспособленней к тонким работам. Остальные мускулы тела, напротив, ослабнут и будут почти неразличимы. Зато необычайно увеличится голова — вместилище разросшегося мозга. При этом она не сохранит прежних пропорций. Черты лица сгладятся, уши, нос, надбровные дуги не будут более выступать вперед, подбородок и рот станут крошечными.

Изменится и многое другое. В настоящее время человек тратит слишком много энергии на пищеварение. Правда, его животные предки пожирали сырую пищу, а он ее готовит, но в дальнейшем он будет получать ее не только приготовленной, но, если угодно, еще и «прожеванной и переваренной». Химия даст ему наиболее легко усваиваемые вещества в наиболее законченном виде. Нужда в пищеварении отпадет, пищеварительный аппарат исчезнет. Вслед за тем человек научится усваивать пищу непосредственно из окружающей среды, и «столовые» миллионного года будут представлять собой огромные, заполненные питательными растворами бассейны, где люди (с виду они, правда, будут к тому времени походить скорее на спрутов) будут плавать и тем самым подкармливаться.

Поскольку в результате человек еще больше, чем теперь, отдалится от животного царства, угаснут его эмоции и возрастет способность к логическому безэмоциональному мышлению.

Эта страшная картина не должна пугать читателя. Уэллс и тогда, когда писал свой очерк, и много позже, что уже менее извинительно, понятия не имел о генетике. В 1929 году внук его учителя, Джулиан Хаксли, начав работать с ним над популярным очерком биологии «Наука жизни», просто ахнул: великий писатель и знаток науки оставался на том же уровне представлений, что и в пору своего ученичества в Южном Кенсингтоне. Современному биологу картина, нарисованная Уэллсом, покажется дикой, но, когда она создавалась, применительно к ней нельзя было употребить даже выражение «научно несостоятельная». И, что важнее всего, «Человек миллионного года» сослужил неплохую службу Уэллсу-писателю.

Свой первый отблеск он отбросил все на того же Небогипфеля из «Аргонавтов хроноса». Небогипфель, как известно, принадлежал к будущим тысячелетиям, и его черты, казавшиеся обывателям уродством, в действительности обнаруживали в нем существо, находящееся на пути к Человеку миллионного года. Окажись он в своем времени, никого бы не удивили ни его тщедушное тельце, ни крошечные губы, рот и подбородок, ни огромной высоты лоб и пульсирующие артерии на висках, отчетливо проступавшие сквозь желтоватую кожу.

Марсианин из «Войны миров» — это уже человек миллионного года во плоти. Уэллс не удержался от того, чтобы на страницах романа не вспомнить о статье в «Пэлл-Мэлл баджэт», автор которой еще в конце 1893 года предсказал появление существа, очень похожего на марсианина. Тогда никто этому не поверил, а в «Панче» даже появилась по этому поводу карикатура. Ну а теперь все на собственном горьком опыте убедились в его правоте. Что до автора «Войны миров», то ему тоже кажется, что марсиане произошли от существ, в общем похожих на нас. Впрочем, если сравнить существо, описанное некогда «умозрительным писателем» в «Пэлл-Мэлл баджет», с тем, что увидел рассказчик из «Войны миров», то можно заметить и некоторые различия. Главное из них состоит в том, что марсианин усовершенствовал систему питания. Ему больше не нужны бассейны с питательными веществами. Он впрыскивает себе в жилы людскую кровь. Эволюция на Марсе, как и в «Машине времени», пошла, очевидно, двойным путем, и та часть населения, которая сохранила людское обличие, превратилась в убойный скот. Колонизовать Землю марсианам нужно не только потому, что природные условия на Марсе все ухудшаются, но и потому, что там, вероятно, становится трудно с пищей. А на Земле ее неиссякаемые запасы. Сколько миллионов жителей в одном только Лондоне!

Марсианин не только превратился в каннибала, он, в каком-то смысле, уже не до конца принадлежит органическим формам жизни. Марсианин — это для Уэллса не просто разумный спрут. Словом «марсианин» он называет и тот своеобразный симбиоз живого мозга и машины, который представляют собой марсианские треножники, двинувшиеся на Лондон. Марсианин, лишенный каких-либо эмоций, напоминает машину, а треножники обладают некоторыми признаками живого существа: когда пушечным выстрелом удается уничтожить марсианина, сидящего на треножнике, тот еще какое-то время продолжает действовать. Да и другие машины, привезенные марсианами, работают так, словно наделены сознанием.

Короче говоря, Уэллс еще до своего разговора с Фрэнком уже отлично знал, с какой планеты могут прилететь неведомые существа, и явственно их себе представлял. Оставалось лишь обследовать место действия и понять, как они «начнут крушить всех направо и налево». Разъезжая на велосипеде по окрестностям Уокинга, он принялся выискивать место, где лучше всего упасть первым «цилиндрам с Марса». В конце концов он остановился на Хорсельской пустоши и оттуда проследил путь марсиан на Лондон. В том, что они изберут правильные маршруты, сомневаться не приходилось — они ведь, прежде чем отправиться на Землю, долго изучали ее, а средства наблюдения у них надежнее наших. Землю пришли завоевывать представители гораздо более развитой цивилизации.

Надо было еще придумать, как они будут технически оснащены. С «тепловым лучом» — главным оружием марсиан — Уэллс никаких трудностей не испытал. Эту идею можно было заимствовать, на выбор, из повести Рони-старшего (Жозефа Анри Бекса) «Ксинехузы» или из романа Э. Булвера-Литтона «Грядущая раса», никак не нарушив их авторских прав, ибо и они, скорее всего, откуда-то ее позаимствовали: впервые о чем-то подобном заговорил в XIII веке Роджер Бэкон, собиравшийся создать систему зеркал, которая «стоила бы целого войска против татар и сарацин». Если проследить судьбу идеи «теплового луча» в будущем научной фантастики, то положение каждого следующего его изобретателя облегчалось тем, что он уже был описан у Герберта Уэллса. Автору «Гиперболоида инженера Гарина» не пришлось, надо полагать, обращаться ни к Роджеру Бэкону, ни к Рони-старшему, ни к Булверу-Литтону — «Войну миров» прочли к тому времени в России, наверное, все, кто знал грамоте. А вот боевые треножники были уже собственным изобретением Уэллса: о бесколесных движущихся механизмах в те дни никто еще не размышлял. Но Уэллс не был «вторым Жюлем Верном», он был «первым Уэллсом». Ему и в голову не могло прийти написать роман для того, чтобы продемонстрировать свою техническую изобретательность или знание топографии окрестностей Уокинга. У него не сюжет служил демонстрации технических новинок, а, напротив, — технические новинки изобретались ради сюжета. И тут