им их творцом-хирургом, и заодно убеждают нас, что неспособны соблюдать этот закон». По мнению безымянного журналиста, «Остров доктора Моро» — «это, бесспорно, умное, оригинальное и очень сильное порождение фантазии», хотя его нельзя назвать чтением полезным.

Подобная заметка вряд ли могла польстить сколько-нибудь самолюбивому автору, но Уэллс к тому времени был уже так не избалован газетчиками, что пришел от нее в восторг: наконец-то нашелся человек, способный его понять! 7 ноября 1896 года он опубликовал в «Сатерди ревью» «Письмо редактору», где особо выделил эту статью. Об остальных рецензентах, воспринявших его книгу просто как «роман ужасов», он лишь сказал, что им следовало бы лучше понимать в своем деле. Что касается инвектив полюбившегося ему безымянного критика, то Уэллс просто не обратил на них внимания. И в самом деле, чему тут было удивляться? «Гардиан» был органом церковных кругов, и ему не пристало хвалить, а тем более рекомендовать для чтения богохульную книгу.

К «Человеку-невидимке», появившемуся в сентябре 1897 года, критика отнеслась заметно снисходительней. Конечно, все помнили и о шапке-невидимке и о плаще-невидимке («Песнь о Нибелунгах»), но научное объяснение, которое Уэллс дал невидимости своего героя, показалось убедительным, и все отметили поразительную верность деталей, характерную для этого романа. Однако и криков восторга, которыми была встречена «Машина времени», 165 не раздавалось. Ничто не свидетельствовало о том, что появилось произведение, которому предстояло сделаться всемирной классикой. Это понял, может быть, и то год с лишним спустя (раньше он романа не прочел), лишь Джозеф Конрад. Уэллс, написавший в «Сатерди ревью» от 15 июня 1895 года полную восхищения рецензию на первый роман Конрада «Каприз Олмейера» и тем самым «открывший» этого писателя, навсегда заслужил его благодарность, и тот сразу же поспешил поделиться с ним радостью, которую испытал при чтении «Человека-невидимки». 4 декабря 1898 года он отправил ему письмо, где называл его «реалистом фантастики», говорил о «втором плане», всегда присутствующем в его книгах, и особенно подчеркивал умение Уэллса во всем и всегда, даже при описании невероятных событий, быть до конца человечным. Высоко оценил «Невидимку» и Арнольд Беннет в рецензии, опубликованной в журнале «Вумен». И тем не менее настоящую славу «Человеку-невидимке» создали не критики и даже не писатели, его прочитавшие, а читатели. Это они сделали роман знаменитым, читая его от поколения к поколению с неубывающим интересом. Свидетельство тому — огромное число переизданий.

К сожалению, свои впечатления о романе оставили только те читатели, которые были или которым предстояло стать писателями, но, думается, они говорили от имени многих.

В дневнике друга Блока Евгения Иванова за февраль 1905 года записано, как сначала он один, а потом они вместе с Блоком принялись фантазировать по поводу прочтенного романа Уэллса: «Пустышка-невидимка… ходит по городу в «человечьем платье». Звонится в квартиры. Отворят, о ужас! стоит сюртук, брюки и пальто, в шляпе, все одето, а на кого — не видно, на пустышку! Лицо шарфом закрыл как маской… Манекен, маска, тот же автомат. Мертвец — кукла, притворяющаяся живым, чтобы обмануть пустой смертью. У Блоков о пустышке говорил Саше — Ал. Блоку очень это знакомо. Он даже на стуле изобразил, согнувшись в бок, как пустышка, за столом сидя, вдруг скривится набок, свесив руки».

Более непосредственной, чем у двух петербургских интеллигентов, была, разумеется, реакция двух сибирских беспризорников, ютившихся в заброшенной парикмахерской и сделавшихся обладателями огромных, как им тогда казалось, книжных богатств, с самыми интригующими названиями вроде «Мать, благополучно окончившая свои бедствия, или Опыт терпения и мужества, торжествующего над коварством, ненавистью и злобою. Повесть, редкими приключениями наполненная». Один из этих двух голодных мальчишек, став потом писателем Виктором Астафьевым, рассказал, как они с другом открыли для себя этот роман Уэллса.

«Я долго боролся с собою, пытаясь определить, что же все-таки читать в первую очередь. «В когтях у шантажистов», «Джентльмены предпочитают блондинок» или «Человека-невидимку»? «Невидимка» переборол всех. Я читал эту книжку почти всю ночь, затем день и вечер, пока не выгорел до дна керосин в фонаре.

Книга о человеке-невидимке потрясла Кандыбу.

— Вот это да-а! — Кандыба скакал по парикмахерской, и тень его, высвеченная полыхающей печкой, мятежно металась по стенам. Кабы друг мой сердечный в забывчивости не рухнул в подпол да не принялся бы крушить все кряду и рвать на себе рубаху — в такое он неистовство впал. — Эт-то да-а-а! — повторял он. — В магазине че тырнул, в харю кому дал — и ничего не видно! Ни-че-го!»

Что и говорить: диапазон читателей и вынесенных из книги впечатлений достаточно велик!

«Человек-невидимка» — по крайней мере, если говорить о его начале, — снова восходит к «Аргонавтам хроноса». Мы опять встречаемся с изобретателем, живущим среди людей, неспособных его понять и пугающихся его наружности. Но за «Аргонавтов хроноса» Конрад никогда не назвал бы Уэллса «реалистом фантастики», а, говоря о «Человеке-невидимке», был уже вправе употребить эти слова. На смену «кельтской» романтической атмосфере валлийской деревушки, где обосновался доктор Небогипфель, или готорновской атмосфере Новой Англии, которой Уэллс отдал предпочтение во втором варианте этого неоконченного романа, приходит нечто совершенно иное. Действие на сей раз развертывается в местах, для рядового англичанина куда более привычных, много раз виденных, а потому и нарисованных с такой точностью деталей, что никто не мог усомниться в реальности обстановки или не поверить в людей, возникающих на страницах романа. Такими именно, и никакими другими, должны были быть и хозяева трактира «Кучер и кони», и его завсегдатаи, и пастор Бантинг, и полицейский — словом, все, кто хоть ненадолго промелькнет перед читателем.

Социальное выступает здесь в более непосредственной форме, чем в «Острове доктора Моро». На первых страницах «Человека-невидимки» перед нами разворачивается своеобразная комедия провинциальных нравов, где кое-чему можно удивиться и кое над чем посмеяться. Разве одно лишь сочувствие вызывает доктор Касс, когда непохожий на других постоялец супругов Холл хватает его за нос невидимой рукой? А мебель, взбунтовавшаяся против людей, которые давно уже за нее расплатились и тем самым приобрели в полную собственность! Особенно этот стул, без посторонней помощи выталкивающий миссис Холл из комнаты Гриффина. Нет, здесь не без волшебства! А сам постоялец? Он то возникает, то исчезает. Не проходит ли он через стены? И какого он цвета? Когда собака порвала ему брюки, показалось, что ноги у него черные. А так с виду вроде бы белый. Может, он пегий? Лошади такие бывают. Но, впрочем, не люди же! Нет ли у него и в самом деле рогов и копыт?

Как удачно заметил один английский критик, начиная с «Человека-невидимки» герои Уэллса перестают ездить за