Но сейчас, в этом непроглядном лесу, когда зуб на зуб не попадал от волнения, Литисай понял, что не так уж это плохо – иметь рядом няньку. Седой кряжистый наемник со шрамом на лбу испытал в жизни, наверное, немало, раз сумел из Отребья выбиться в десятники.

До сих пор юноше не приходилось сталкиваться ни с кем из Отребья. Как они могут жить на свете, эти люди? Свободные, а без имени... Рабы – те хоть принадлежат кому-то, кто о них заботится, их защищает. А эти... для закона они вообще не существуют! Без имени не купишь землю, дом, рабов... да что там – даже не женишься!..

Раздумья молодого десятника прервал напряженный голос Шипастого:

– Скверная ночь. Будь это мой десяток, я бы так беспечно себя не вел. Интересно, кто из этих парней доживет до рассвета?

В другое время Литисай оборвал бы дерзкого простолюдина, первым заговорившего с Сыном Рода. Но сейчас он вытолкнул из пересохшего горла лишь одно слово:

– Почему?

– Запах, – объяснил Шипастый. Юноша судорожно втянул в себя воздух.

– Это... это какие-то ночные цветы? – робко спросил он, всем сердцем желая, чтобы воин утвердительно кивнул.

Старый наемник хмыкнул.

– Ясно-понятно, цветочки. Когда я только службу начинал, моему десятку довелось эти цветочки понюхать. Из десятка только я в живых и остался. Это Бродячие Кусты. Чтоб меня уже сегодня хвоей присыпали, если это не так.

Литисай оцепенел от ужаса.

Шипастый покосился на съежившуюся щуплую темную фигурку. Мальчишка, совсем мальчишка! Сколько ему – семнадцать, восемнадцать?..

Старый воин почувствовал, как из сердца уходит злая зависть к знатному щенку, получившему на серебряном подносе должность, к которой он, Шипастый, шел напролом всю жизнь. И больше не хотелось запугивать юнца, и без того трясущегося от страха.

К тому же опасность и впрямь гуляла неподалеку.

Литисай молчал. То ли не хотел унижаться перед наемником из Отребья, то ли не мог справиться со своим языком.

Шипастый еще раз втянул ноздрями тонкий, сладкий, кружащий голову аромат. Заговорил тихо и властно:

– Будь это мой десяток, я приказал бы парням сомкнуться, не терять друг друга из виду. И чтоб мечи держали наготове. Не арбалеты, а мечи. И дозорных вперед я б не посылал, а то этих дозорных больше не увидим.

Полусоветы-полуприказы, четкие и ясные, привели мальчишку в себя. Он тронул коня и нагнал последнего всадника.

– Передай вперед: сомкнуться! Подтянуться! Мечи наголо! От отряда не отрываться! И чтоб у меня не спать на ходу!

Где-то тревожно заухал филин, вдали отозвался тягучий волчий вой.

Наемники тревожно вглядывались во тьму. По рукам пошла пущенная Шипастым фляга с горьким настоем трав, отгоняющим дремоту. А проклятый аромат делался все гуще – липкий, приторный, коварный.

Копыта мягко уходили в мох и траву. Не брякало хорошо пригнанное оружие, не переговаривались напряженные, тревожно собранные воины. Кавалькада беззвучно плыла сквозь ночь, которая сладко пахла смертью. Ладони срослись с эфесами. В любой миг придорожные ветви могли ожить, стегнуть по горлу, захлестнуть, стащить с седла, стиснуть, задушить...

Внезапно мрак разорвало отчаянное предсмертное ржание. Где-то рядом в ужасе и муке гибла лошадь. Звук этот полоснул по сердцу каждого воина. Без приказа кавалькада перешла на рысь, кони раздвигали высокие заросли папоротника. Впереди была опасность – и это было прекрасно! Куда страшнее, когда опасность вокруг тебя, всюду, везде, разлита в воздухе... Наемники готовы были в любой момент слететь с седел и сомкнуться для обороны (в Силуране, как и в Грайане, не сражались верхом).

Храпящие кони вынесли всадников к глубокой котловине с голыми, лишь мхом поросшими каменистыми краями. А на дне...

Литисая замутило. Он выронил повод и левой рукой вцепился в луку седла, усилием воли преодолевая дурноту. Правая рука стискивала меч, о котором юноша в этот миг совсем забыл.

На узкое мальчишеское плечо предостерегающе легла крепкая ладонь.

– Жрут, – жестко сказал Шипастый. – Раз светятся, значит, жрут.

Да, они светились мертвенно-бледным свечением гнилых деревяшек, эти омерзительные, ни на что не похожие кусты с жуткими, словно изломанными ветвями. Они деловито сгрудились вокруг темной кучи... разум отказывался признать в ней безжизненные тела.

Груда зашевелилась, от нее отползла бьющаяся в предсмертных судорогах лошадь, волоча задние ноги и пытаясь приподняться на передних. Она уже не ржала – только вскрикивала, как изнемогший от плача ребенок.

Ближайший куст повел ветвями в сторону содрогающейся жертвы. Из земли вылетел гибкий корень и вонзился в мох ближе к лошади – легко и мягко, словно в землю воткнули меч, чтобы стереть с него кровь. Выпростав из земли второй корень, куст подтянулся к лошади, которая уже почти затихла, и накрыл ее ветвями. Это было сделано быстро, с хищной ловкостью и грацией.

Чем дольше юноша глядел на это кошмарное зрелище, тем нереальнее оно становилось. Конечно, он спит, ему все это снится... Вот и края котловины подернулись дымкой, стали расплывчатыми... и деревья вокруг слились в черную стену... и он даже красив, этот светящийся ломаный узор внизу. Хорошо бы подъехать, взглянуть поближе, ведь это лишь сон...

Сладкий аромат заползал все глубже в душу, вкрадчивый, как любовный шепот, и властный, как призыв из Бездны... и все слабее стучало сердце, словно тоже хотело заснуть...

Литисай не видел уже, как опустил голову на грудь один из воинов, как выронил меч и беспомощно поднял руки к вискам другой...

И тут, разрывая пелену чар, грянул голос Шипастого:

– Эй, вояки, не спать! Выше голову, куры вы дохлые! А вот сейчас плеткой приласкаю, чтоб вам всем в Бездне до золы сгореть!..

И были эти слова для наемников, словно ведро воды, опрокинутое в знойный день на голову. Они встряхнули, взбодрили солдат, разогнали дурман, заставили взглянуть вокруг прояснившимся взглядом.

Несколько кустов карабкались вверх по склону – к всадникам.

– Громче кричите! – командовал Шипастый. – Это сон гонит! Орите на эти кустики так, будто они вам в «радугу» насквозь проигрались, а платить проигрыш не хотят!

Лес дрогнул от солдатских голосов – свирепая брань, угрозы, хохот, за которым прятался страх... Воины смолкли лишь на миг – чтобы хлебнуть из заветной фляги Шипастого, которую тот вновь пустил по рукам.

– Может, огоньку? – во все горло спросил десятник. – У меня огниво есть!

– Нет, огнем их не проймешь... Эй, а это еще что они затеяли?

Свечение медленно гасло. Чернеющие на глазах кусты, оставив добычу, начали карабкаться на противоположный от солдат склон котловины.

– Уходят? – недоверчиво протянул старый наемник. – Они ж никогда не отступают, не умеют отступать... – Шипастый спешился и рявкнул властно, словно это он командовал десятком. – А ну, парни, готовься меня прикрыть! Хочу кое-что проверить!