Спокойно, будто со стороны, боец отметил, что из‑за большой потери липкой «крови» мешок стал дряблым, провисшим, под шкурой обрисовалось нечто округлое, прыгающее, похожее на живое существо, которое рвется на волю...

Вот оно!

И воин, сжав эфес двумя руками, обрушил сверху вниз прямой удар, который называется «копье смерти», на это загадочное, округлое... И был тот удар так страшен, что клинок пробил жертву насквозь и сломался на каменной плите пола.

Подгорная Тварь дернулась в последний раз. Оборвалась двухсотлетняя жизнь, мрачная и однообразная, как слизистый след на камнях.

Орешек – теперь уже вновь Орешек! – прислонился к стене. Ватные ноги с трудом держали его, пот заливал глаза, сердце пробивало себе путь наружу из грудной клетки, мысли путались бессвязными обрывками.

Он не заметил, как башня наполнилась людьми; как дарнигар, в сапогах и штанах, но без рубахи, командовал: «Осторожнее с факелами! Эй, Подгорных Охотников сюда!.. Нет, только одного, старшего!..»

Очнулся Орешек лишь тогда, когда Арлина, растолкав всех на своем пути, бросилась ему на шею. Парень чуть не взвыл: люто болела каждая мышца, а Волчица, при всей ее красоте, отнюдь не была воздушным созданием. Впрочем, новая боль помогла преодолеть шок. Орешек даже попытался поднять непослушную руку, чтобы стереть заливающий глаза пот. Попытка не удалась, но девушка заметила движение и правильно его истолковала. Выпустив – хвала богам! – шею жениха, она подхватила край своего плаща и мягкой подкладкой осторожно отерла любимому лицо.

Звон в ушах унялся настолько, что Орешек смог прислушаться к происходящему вокруг.

Эрвар склонился над мертвой тварью. Из темной груды торчал обломок меча, намертво прихваченный засохшим «клеем».

– Жабья Подушка, – озабоченно сказал Подгорный Охотник. – Жуткая гадина, любому укажет самую короткую тропку в Бездну. Такая быстрая, что глаз за ней уследить не может. И сражается молниями.

Его перебил донесшийся сверху голос одного из солдат:

– Дверь почти прогрызена! Еще немножко – и хоть пинком открывай!

– Молниями? – глухо переспросил Охотника дарнигар, бросив короткий взгляд наверх. – Молниями?..

Он хотел добавить еще что-то, но спохватился и сдержался.

– Да, – веско подтвердил Эрвар, поднимаясь с колен и отирая ладони о свою великолепную алую рубаху. – Не знаю, зачем эта особа сюда притащилась, но, если бы не милость Безликих, горела бы сейчас не только башня...

– Эй, Охотник, – с подозрением протянул Харнат, – не слишком ли ты много знаешь?

Эрвар ничуть не смутился.

– Знаю то же, что и все. Бочки сюда не сами прикатились, их рабы тащили, а солдаты присматривали, так что страшной тайны не получится. Мне, например, это прочирикала прошлой ночью одна симпатичная пташка.

– Эту пташку зовут Перепелкой, и она у меня дочирикается! – мрачно пообещал Харнат.

От двери подал голос шайвигар. Одежда его была в живописном беспорядке, губы тряслись; он старался не смотреть в сторону черной груды на полу.

– Чудовище побывало и в подземелье. Часовой у входа убит, дверь прогрызена.

– В подземелье есть колодец? – живо откликнулся Подгорный Охотник.

– Да... соединен с рекой...

– Ну, оттуда и пришла!

– Прикажу кузнецу закрыть колодец железной крышкой, – вздохнул шайвигар, но тут же встревожился: – Или эта Жабья Подушка и железо прогрызает?

– Нет, железо ей не по зубам. Но гадина опасная. Это небывалый случай – справиться с ней всего-навсего вдвоем. Господину неимоверно повезло...

Орешек равнодушно молчал.

Эрвар, пораженный немыслимой догадкой, метнулся к мертвому часовому и уставился на меч, который бедняга не успел извлечь из ножен. Затем медленно повернулся к Хранителю. И никогда глаза Охотника так не распахивались на все чудеса Подгорного Мира, как распахнулись они сейчас.

– Один? – выдохнул Эрвар. – В одиночку?!

* * *

Наутро взбудораженная крепость потрясенно внимала рассказу Подгорного Охотника – рассказу, в котором искреннее восхищение рвалось ввысь на орлиных крыльях фантазии. История эта разбегалась все дальше, на нее наслаивались новые и новые подробности, как нитка наматывается на веретено.

Так – в перекличке возбужденных голосов, катящейся по всей крепости, от шаутея до поселка рабов, – рождалась вторая легенда о Хранителе Найлигрима.

Мелкий дождик тихо сеялся на плотную ткань шатра. Часовой, стоящий поодаль от входа (чтобы не слышать лишнего), ежился, но не отошел под дерево, не поднял даже воротник своей кожаной куртки. Он сопровождал короля, а Нуртор терпеть не мог расхлябанности. Поэтому солдат мог лишь тоскливо просить Хозяйку Зла не задерживать короля слишком долго в шатре проклятого колдуна.

А в шатре в это время кипел яростный спор.

– Слышать ничего не хочу! – кипятился король. – Какие еще предупреждения? Осадить крепость, чтоб и птица оттуда не выпорхнула, а потом выбрать ночь потемнее да пустить на стены Людоедов! А за ними в крепость войдут мои войска.

– И летописцы запишут в своих книгах, что Нуртор Черная Скала из Клана Вепря, Ветвь Изгнания, коварно овладел крепостью Найлигрим, прячась за спинами нелюдей, – тихо, но решительно сказал Айрунги.

Он очень рисковал в этот миг – и знал это.

Кинжал вылетел из ножен короля. Лезвие острым кончиком коснулось горла колдуна, примяв жидкую седую бороденку.

– Ты смеешь говорить такое своему государю?! – рявкнул Вепрь так, что его услышал даже часовой.

Айрунги не дрогнул.

– Я сказал это – и слова осели пылью на полу. Летописец напишет это – и слова станут камнем, железом, алмазом, они осядут в памяти потомков.

– Ты глуп, колдун! Летописцы строчат в своих книгах то, что угодно прочесть их повелителям!

– Так ли, государь? Я могу рассказать весьма неприглядные вещи о твоем предке Гайгире Снежном Ручье. Или об Улькуре Серебряном Когте из Клана Орла, что полтора века назад был Хранителем Тайверана, а фактически – королем Грайана. Или, если хочешь, посплетничаем о детстве и юности Лаограна, Первого Короля. Уверен, тебе и самому известно все, о чем я собирался рассказать. Откуда мы знаем то, что эти великие люди хотели бы скрыть? Из летописей! В книгах есть страшная магия: они уводят в бессмертие ложь и правду – и даже ложь делают правдой для грядущих веков.

Нуртор вспомнил, что нечто подобное говорил ему Аудан, единственный друг, чья гибель отравленным шипом засела в королевском сердце.

Вепрь ненадолго задумался, затем медленно убрал кинжал.

Айрунги скрыл вздох облегчения.

Но он недооценил короля. Нуртор набычился и разразился тирадой (в которой, как с досадой отметил Айрунги, силуранское упрямство соединилось с грайанской тягой к многословию):