— Здравствуйте, — сказал он. — Как вы себя чувствуете?

— Хорошо. Вот ездил с инспектором к Триверранскому туннелю.

— А, понятно… Он сказал вам, что я произвел вскрытие?

— Да.

— Мой отчет уже у коронера, — продолжал он. — Вас, конечно, скоро известят. Однако в порядке неофициальной информации могу вам сообщить, что профессор Лейн скончался от удара в голову, который повлек за собой обширное кровоизлияние в мозг. На теле синяки и ссадины, полученные им во время падения. Можно смело утверждать, что профессор со всего маху ударился о борт движущегося товарного состава.

— Благодарю вас, — сказал я. — Спасибо, что рассказали мне все это лично.

— Помилуйте, вы были его другом, и вас это касается самым непосредственным образом. Да, я забыл сказать… Мне пришлось послать на анализ содержимое желудка. Простая формальность, коронер и присяжные должны иметь подтверждение, что профессор не находился в тот момент под воздействием алкоголя или какого-нибудь наркотика.

— Да, — сказал я, — да, конечно.

— Ну вот, это все, — сказал он. — До встречи в суде.

Он пошел к своей машине, а я свернул с шоссе и медленно поехал в Килмарт. Магнус пил умеренно, особенно днем. В поезде он мог выпить порцию джина с тоником, ближе к вечеру — чашку чая… Вероятно, именно это анализ и покажет. Что может быть другого?

Виту и мальчиков я застал уже за обеденным столом. Все утро не смолкал телефон, в частности позвонил адвокат Магнуса, некий Денч; был звонок из Ирландии от Билла и Дианы, которые услышали сообщение по радио.

— Этому конца-краю не будет, — сказала Вита. — Инспектор не говорил тебе, когда дознание?

— Не раньше чем через полторы-две недели.

— Весь отпуск насмарку, — вздохнула она.

Мальчики ушли на кухню за следующим блюдом, а Вита повернулась ко мне и обеспокоенно прошептала:

— Я не хотела говорить при них, но Билл просто в ужасе от этой новости, не только потому, что все это само по себе трагично — он опасается, как бы за этим не крылось чего-то еще более ужасного. Он не стал вдаваться в подробности, сказал, что ты и так поймешь.

Я положил нож и вилку на стол:

— Что он тебе еще сказал?

— Он говорил так уклончиво, загадками… Скажи, это правда, что ты ему рассказывал о какой-то банде, которая орудует в окрестностях? Он очень надеется, что ты сообщил в полицию.

Этого еще не доставало! Билл со своими непрошенными советами мог оказать нам такую медвежью услугу, что потом не расхлебаешь!

— Он спятил, — отрезал я. — Я никогда не рассказывал ему ничего подобного.

— Да-а? — протянула она. — Ну тогда… — И с тревогой на лице добавила: — Надеюсь, ты рассказал инспектору все — абсолютно все! — что тебе известно.

Мальчики вернулись в столовую, и мы закончили трапезу молча. Потом я отнес пакет, бумажник и трость в комнату для гостей. Как-то естественно было оставить их там же, где в стенном шкафу висела его одежда. А трость мне еще пригодится; это была последняя вещь, которую держал в руках Магнус.

Я вспомнил о коллекции в его лондонской квартире. Там были трость-шомпол и трость-шпага, трость с подзорной трубой на одном конце, а еще — с набалдашником в виде птичьей головы. Эта же была относительно простая, с обычным серебряным набалдашником и выгравированными на нем инициалами капитана Лейна. Она-то и положила начало коллекции, и я вспомнил, как еще много лет назад, когда я останавливался у них в Килмарте, он показывал мне именно этот экземпляр — тоже с каким-то секретом, я забыл, с каким именно. Помнил только, что если отжать набалдашник вниз, освобождается пружинка. Попробовал — ничего не получилось. Попробовал еще раз, крутанул, и — раздался щелчок. Я отвинтил набалдашник, и когда он оказался у меня в руках, увидел посеребренную изнутри стопку, как раз на полдрахмы, спирта или другой жидкости. Стопка была тщательно вытерта, очевидно, бумажной салфеткой, которую Магнус выбросил или сжег, отправляясь в свое последнее путешествие; теперь я с абсолютной достоверностью знал, что было налито в стопку.

Герберт Денч, адвокат, позвонил снова после обеда, выразил соболезнование и сказал, что сам потрясен внезапной смертью своего клиента. Я сообщил ему, что дознание, по-видимому, состоится не раньше чем через полторы-две недели и заверил, что все формальности, касающиеся похорон, я возьму на себя; ему нужно будет только приехать утром в день кремации. Это его вполне устраивало, и я вздохнул с облегчением, потому что, судя по голосу, он был из тех, кого Вита называла «надутый индюк». Таким образом, при благоприятном стечении обстоятельств — если бы он оказался человеком понятливым и уехал обратно дневным поездом — нам пришлось бы провести в его обществе не больше двух-трех часов.

— Я осмеливаюсь отнимать у вас драгоценное время, мистер Янг, — сказал он, — исключительно из уважения к памяти покойного профессора Лейна и в связи с печальными обстоятельствами его кончины, а также потому, что вы фигурируете в его завещании.

— Как! — К этому я был не готов. — Я и не знал… — пробормотал я, втайне надеясь, что мне достанется коллекция тростей.

— Но эту тему я предпочел бы обсудить с вами при личной встрече, а не в телефонном разговоре.

Только повесив трубку, я осознал, в каком щекотливом положении оказался, проживая в доме Магнуса бесплатно, на основании одной лишь устной договоренности. Не исключено, что адвокат собирается выставить нас как можно скорее, скажем, сразу после дознания. Такая перспектива ошеломила меня. Неужели он посмеет сделать это? Разумеется, я предложу ему арендную плату, но он может отказаться, заявить, что дом необходимо опечатать или передать какому-нибудь агентству по недвижимости для последующей продажи. Я и так был потрясен и раздавлен случившимся, и перспектива резкой смены обстановки могла окончательно меня сломить.

Получив добро от полиции, я провел остаток дня на телефоне, улаживая формальности, связанные с похоронами, а под конец позвонил адвокату и сообщил о том, что было мною сделано. Но меня не покидало чувство, что Магнуса это как бы не касалось. То, чем занимался представитель похоронного бюро, что другие делали в это время с его телом, все обычные процедуры, совершаемые вплоть до момента кремации, — все это не имело никакого отношения к человеку, который был моим другом. Для меня он словно переместился в совершенно иной, самостоятельно существующий мир, который был знаком и мне тоже, — в мир Роджера, в мир Изольды.

Когда я покончил с телефонными звонками, в библиотеку вошла Вита. Я сидел за рабочим столом Магнуса возле окна и смотрел на море.

— Дорогой, я все думаю, — сказала она, подходя ко мне сзади и кладя руки мне на плечи, — не лучше ли нам уехать отсюда сразу после дознания? Как-то неловко продолжать жить здесь после всего, что случилось, а тебе, должно быть, просто тяжело… Тем более что, как я понимаю, в этом теперь нет особого смысла, разве не так?