– О господи, – простонал Одинцов с болью душевной, когда Сергей Львович наконец замолчал. – Все совсем не так… как вы могли… это неправда… послушайте, – глубоко вздохнув, произнес он почти спокойно. – Все, что вы рассказали, полный бред. Я никого не убивал… Веру застрелили, это вы не будете отрицать. Откуда у меня оружие? У меня был пистолет, да, но газовый, он находился в машине, которую угнали, я написал заявление…

– Я и не спорю, – кивнул Берсеньев. – Пистолет вы позаимствовали у вашего соседа из семнадцатой квартиры. Он хватился его вскоре после того, как вы побывали у него в гостях.

– Я украл пистолет? Он что, спятил?

– Вы или ваш брат, и произошло это незадолго до убийства. Дыбенко, кстати, вы тоже застрелили, он был здоровым малым, и нож здесь не годился. Мужик не баба и смог бы за себя постоять. И последнее. Вчера Ефимия Константиновна рассказала вам о находке в лесу, а сегодня утром в том месте появился лыжник, очень интересовался оврагом, думаю, там и следует искать труп. Не сомневайтесь, завтра его найдут. У вас есть уникальная возможность явиться поутру с повинной. Потом уже будет поздно.

– Какой лыжник? – пролепетал Одинцов. – Я все утро был в офисе, пять человек это подтвердят. – Тут лицо его вытянулось, а взгляд остекленел. Но обращен он был не на меня и даже не на Берсеньева, а на что-то за моей спиной. Я обернулась и увидела Виктора, точнее, сначала я увидела пистолет в его руке, а уж потом и его самого. С мрачным видом он смотрел на Сергея Львовича.

– Не двигайся, – сказал тихо. Берсеньев усмехнулся.

– А я что, по-твоему, стометровку собрался бежать?

– Витя, – потерянно произнес Одинцов. – Откуда у тебя…

Откуда у Вити пистолет, я уже поняла, начал это понимать и Геннадий Владимирович. Такой бледности мне еще видеть не доводилось, в ту минуту он походил на покойника: землистая физиономия, застывший взгляд…

– Нет, – все-таки произнес он. – Нет… ты не мог этого сделать… ты же знаешь, как я ее любил…

– Она тебя обманывала… они всегда обманывают… трахаются с любым… я хотел тебе помочь…

– Тебе ведь это не впервой, да, парень? – засмеялся Берсеньев. – Однажды ты уже помог, спровадив на тот свет мамашу.

– У меня не было матери, – ответил Виктор. – У меня есть только брат.

– Убери пистолет, – устало попросил Одинцов и покачал головой. – Что ты наделал… лучше б ты меня убил…

Лицо Виктора сморщилось, губы дрогнули, и он заплакал, по-детски вытирая слезы локтем, все еще держа пистолет в руке.

Геннадий поднялся, подошел к телефону, набрал номер и заговорил абсолютно спокойно:

– Борис Викторович? Это Одинцов. Извините за поздний звонок. Я хочу сделать признание: это я убил свою жену.

Я смотрела на него, на мгновение забыв о Викторе, звонил Геннадий Владимирович, судя по всему, следователю. Не скажу, что его поступок удивил, в отчаянии люди и не на такое способны. Чему очень скоро я получила подтверждение. Гена повесил трубку, а Виктор, тараща на него глаза, вдруг приставил пистолет к своему виску. Я собралась орать, а Сергей Львович вскочил с кресла, в один прыжок оказался рядом с Виктором, и через мгновение они оба были на полу, грохнул выстрел, и люстра разлетелась на множество осколков. Комната погрузилась в темноту, и запахло гарью.

Тут и я обрела способность двигаться, но моя помощь не потребовалась. Берсеньев уже поднялся, держа пистолет в руке, света, падавшего из прихожей, хватало, чтобы это увидеть. Возле его ног лежал Виктор, прижав голову к согнутым коленям и вздрагивая всем телом.

– Завязывайте с этими играми в благородство, – проворчал Сергей Львович. – Вы тут друг за другом стреляться начнете, а мне потом с ментами разбираться. Кстати, нехудо бы им позвонить.

Звонить пришлось мне. Когда они явились, оба брата сидели на полу в абсолютном молчании. Старший прижимал голову младшего к своей груди, а тот вроде бы спал, по крайней мере, дышал ровно, вцепившись в локоть Одинцова.

Беседа со следователем удовольствия не доставила и закончилась далеко за полночь. Берсеньев вызвался отвезти меня домой. На душе было муторно, и по дороге я молчала, но когда Сергей Львович притормозил возле моего подъезда, все-таки спросила:

– Когда ты догадался? – Признаться, этот вопрос уже несколько часов мучил меня. Сама я, пока не увидела Витьку с пистолетом, в расчет его даже не принимала.

– Видишь ли, – усмехнулся мой спутник, – все, что я наплел тебе про нож, который Одинцов успел выбросить, беготню в носках и прочее, годится лишь для детектива, но в реальной жизни малоосуществимо. Орудие убийства в доме не нашли, и я с самого начала считал: у Одинцова, если убил он, должен быть сообщник, который и забрал нож. А когда ты рассказала мне историю про его брата, картина сложилась. Надо было заставить этого типа вылезти из своей норы. Самый простой способ: обвинить Геннадия Владимировича в убийстве. Витя вовсе не хотел, чтобы тот оказался в тюрьме, вот и вооружился пистолетом.

– Шерлок Холмс, – покачала я головой.

– Я – лучше, – самодовольно ответил Берсеньев и засмеялся.

– Пистолетом он вооружился, а вот что собирался делать дальше? Перестрелять нас, – вслух подумала я, – и прятать трупы уже на пару с братом? Или бежать на другой конец света?

– Вряд ли он об этом задумывался. Да и времени у него на это не оказалось. Он подслушивал наш разговор, а когда понял, к чему все катится, действовал импульсивно. На это я и рассчитывал.

– Почему он ее убил? Отголоски несчастного детства? Всех женщин он воспринимал, как свою мамашу: подлыми, циничными и лживыми?

– Это пусть психологи разбираются. Но убил он Одинцову совсем по другой причине.

– Что за причина? – нахмурилась я.

– Ну, это совсем просто. Ирина оказалась третьей лишней, парень рассчитывал, если избавится от нее, они заживут с братом как прежде, вдвоем, и у него вновь появится семья. Эгоизм – основа всех человеческих поступков, – изрек Берсеньев со знанием дела.

– Философ хренов, – буркнула с неприятной мыслью, что Сергей Львович и в этот раз, скорее всего, прав. Даже в самой великой любви большая доля себялюбия. Мы хотим, чтобы те, кого мы любим, безраздельно принадлежали нам, хоть и догадываемся, что это невозможно.

Витя вызывал брезгливую жалость и вместе с тем саднящую тоску, потому что его поступок был сродни моему, когда-то я тоже решила: счастье вот оно, рядом, стоит только избавиться от третьего лишнего. Но счастья не получилось, и жизнь оказалась искореженной так, что теперь хоть вовсе голову сломай, а не придумаешь, как ее залатать. Виктор, беззаветно любивший брата, на деле просто опасный псих, к тому же идиот, если рассчитывал, что его затея, заведомо обреченная на провал, приведет к чему-то хорошему. Но ведь надеялся. Значит, руководствовался какой-то логикой, одному ему понятной… При взгляде со стороны любой способен рассуждать разумно, но, оказавшись в подобной ситуации, начисто лишаешься всякого здравомыслия. На этот счет есть пословица: «Чужую беду руками разведу…» Не помню, как там дальше, однако смысл улавливается: что делать со своей бедой, никто не знает…