– А ведь ясно было, что рано или поздно этот волк с привязи сорвется! – с гневом говорил Чадомил, бросая сердитые взгляды на отца и младшего брата. Видимо, из всей семьи он более всего не одобрял дружбу с изгоями. – Сколько ни корми… вот и дошло до того, что кровью своих сыновей кормить волка пришлось!

Его жена при этих словах утратила остатки сдержанности и зарыдала в голос; дочь, молоденькая девушка, тоже со слезами на щеках, обняла ее и потащила прочь из избы.

Совсем недавно, когда установился санный путь, ватага Хвалиса вернулась из летнего похода на Волгу, где промышляла богатых булгарских и хазарских торговых гостей. Причем по некоторым обмолвкам Хорт сообразил, что в этом походе к ним присоединялись и многие парни из местных родов: риск велик, но кого из молодых это остановит, когда есть надежда раздобыть серебра, шелковых паволок, хорошего оружия? Ходил на Волгу и второй сын Чадомила, Звенибож. Парню было семнадцать лет, ему высватали невесту, и нынешней осенью ожидалась свадьба. Он вернулся с богатыми подарками для всей родни и возможностями завести хозяйство. По этому случаю в Чадославле устроили пир и пригласили Хвалиса с его людьми, с которыми Звенибож сдружился за время похода. Хвалис даже намекал, что сделает младшего родича своим преемником, если тот совсем уйдет в лес; на это, однако, Чадославичи согласия не давали.

Но ссора вышла по другому поводу. Хвалис всегда был неравнодушен к женской красоте; собственно говоря, это и положило начало его неприятностям, которые в конце концов вынудили его покинуть род и искать счастье в лесу. Из каждого похода «волки» привозили молодых пленниц; самые лучшие доставались Хвалису, а как надоедали ему, передавались дружине.

Что он там делает у себя в логове со своими пленницами – это никого не касалось. Иной раз весной «волки» и сам Хвалис являлись на Ярилины игрища, случались даже драки между ними и местными парнями, но до больших раздоров не доходило. А в этот раз, оказавшись гостем в Чадославле, Хвалис заметил одну из Благотиных внучек, Чадомилову дочь Даляницу. Ту самую, что увела рыдающую мать – четырнадцати лет, миловидная и свежая, она могла легко прельстить своим видом не только полудикого изгоя, много лет прожившего в отрыве от людей и привыкшего видеть в женщинах лишь добычу.

Но тут его легкая добыча не ждала. При первой же попытке захмелевшего гостя схватить девушку ее родичи вскочили из-за стола. Возникла драка, и в ней Хвалис вонзил нож под дых старшему Чадомилову сыну Благояру. Тот умер на месте, еще пока не вынули нож. Трое «волков» оказались тут же и убиты, но Хвалис с еще двумя товарищами прорвался наружу и ушел. С ним ушел с перепугу и Звенибож, который в драке пытался заступиться за своего вождя, утихомирить его и сам не ожидал, что все так плохо кончится.

И вот теперь, похоронив сына и внука, у которого осталась вдова и двое маленьких детей, Чадославичи обдумывали свою неизбежную месть. Появление полоцкого княжича с дружиной в двадцать человек показалось им и подарком, и знаком от богов. Сам Перун прислал этого парня, чтобы усилить родовую дружину, когда это стало так важно.

Осознав это, хозяева оживились, заговорили разом. Заплаканные глаза разгорелись, кулаки сжимались, ноги возили по дощатому полу, будто хотели прямо сейчас бежать в лес и схватить за глотку подлого волка-убийцу. Причем Хортеславу, как ему тут же объяснили, гораздо удобнее было взять отмщение на себя: ведь он, в отличие от Чадославичей, не состоял с убийцей в кровном родстве.

При желании он мог бы уклониться, ссылаясь на то, что еще не женился на Лютавиной дочери и не обязан мстить за смерть ее дальнего родича. Но не таков был Хортеслав, сын Зимобора. Раздосадованный неудачей своей поездки, он даже обрадовался случаю сорвать зло и отвлечься от тревожных мыслей.

Кормилец его Пожога хмурился, но не спорил. Он понимал: как княжич покажется на глаза невесте, как потребует у Бранемера ее возвращения, если люди скажут, что по дороге сюда он оставил ее родню без помощи в деле мести?

И еще до того как настало время идти спать, между гостями и хозяевами все было решено.

* * *

За много лет Чадославичи хорошо изучили окрестности Волчьего бугра, как называлось место обитания стаи. Летом к нему существовало только два подхода через болото, которые нужно было знать. Зимой, когда все замерзло, пройти мешал снег и густые заросли. Тем не менее молодежь Чадославичей уверенно бралась провести: отроки из любопытства не раз лазили на Волчий бугор летом, пока стая бывала в отлучке.

Посовещавшись, полочане и хозяева решили выступать двумя дружинами. Одна, большим числом, собиралась прямо на бугор, а вторая предполагала засесть на тропе, где «волки» будут отходить. Первую дружину возглавлял Ждивой, к которому присоединилась часть полочан, вторую – Хортеслав с остальными. Приготовления совершались быстро и в строжайшей тайне: даже женщины рода не знали подробностей о времени, месте и замысле нападения. На обсуждение ушло всего два дня, и вот уже мужчины поднялись задолго до рассвета, даже раньше, чем бабы встали к коровам, и начали снаряжаться.

Когда Хортеслав был уже во дворе, к нему подошел Соловей.

– Я с тобой пойду, – объявил он.

На плече у него был щит, за поясом – топор.

– А ты зачем? – Хорт удивился.

Волхв был обучен бою, как все сопровождающие княжича, но все-таки это не его дело.

– Так ведь Хвалис – колдун, оборотень, говорят. Я с большухой толковал, она его с молодости знает. Игрец-подсадка в нем сидит.

– Что за подсадка?

– Дух из бездны преисподней, жадный и злобный. И кому такого игреца в душу подсадят, тому он силу дает, но силу и тянет, пока совсем не высосет. А Хвалис такого духа уже лет чуть не двадцать носит. Это много, столько с подсадкой не живут. Там от человека, почитай, ничего уже не осталось, подсадка сама его голосом говорит. Оттого он и до крови жаден, и до баб охоч – пытается силы обрести взамен отданных. Но ты знай: не против человека выйдешь биться, а против духа. Что он может, я пока не знаю. Потому и буду с тобой. Пригожусь. Но ты, если уж я скажу, сделай милость, слушайся. На-ко вот, держи!

С этими словами он взял правую руку Хорта и привязал на запястье красную шерстяную нить с хитро сплетенными узлами.

– Сама большуха пряла в Купалину ночь. Это чтобы подсадка в тебя, сохрани чур, не перескочила. Ведь если ее прежнего кормильца убить, она может в того прыгнуть, кто рядом окажется. Эта особа злобная: князя Вершину угренского съела, сына его съела. Не хочу, чтобы ты следующим оказался.

– Авось не по зубам придусь, – с неудовольствием отозвался Хортеслав.

Дух-подсадка – вот чего не хватало! Впрочем, его дед Столпомер всю жизнь как огня боялся, как бы внуком не завладела некая иная сущность, поэтому Хортеслав с колыбели носил на себе целую паутину защитных чар, заговоров и оберегов.

Вышли в полной темноте, только звезды слабо освещали засыпанные снегом поля. До леса пришлось идти довольно далеко, хорошо, дорога была наезжена. На опушке все надели лыжи, принесенные за плечами. Дальше двинулись цепью. С Хортеславом шел Руденец, самый младший, тринадцатилетний, сын Чадомила, знающий дальнюю тропу с Волчьего бугра.