Мама никогда не рассказывала о семье, разве что упоминала, что в ее родословной есть аристократическая ветвь. Я знал, что мой прадед Генри был доктором медицины и имел какое-то отношение к королевским особам, но не знал, что он занимался болезнями крови. Насчет того, что я пошел по его стопам, это чистое совпадение. Я занимаюсь исследованиями в той же области. Я преподаю в Пенсильванском университете, и моя работа связана с переносом фактора VIII в эпидермис при генной терапии. Думаю, для обычного человека это бессмыслица, но для нас — чрезвычайно увлекательная инновационная работа.

Мне пятьдесят один год, и мы с женой Мэри (она психолог) состоим в браке больше двадцати лет. Общих детей у нас нет, но есть сын и дочь Мэри, Крейг и Лисбет, от первого брака. Мы живем в городе Медия, в Пенсильвании. Вы не собираетесь в Штаты? Был бы рад с вами встретиться.

Искренне ваш,

Джон

Я испытываю глубокое разочарование. Джон Корри — он старше, чем думал Лахлан, — должно быть, хочет сказать, что тоже изучает болезни крови, но не потому, что этим занимался Генри. В такое совпадение трудно, почти невозможно поверить. Я наливаю себе очередной стакан воды, пятый за утро, и тут в комнату входит Джуд. Пытаясь меня подбодрить, она целует меня в щеку и похлопывает по спине. Я чувствую себя последним подлецом и испытываю жуткие угрызения совести. Мне хочется поехать в Штаты, хочется поговорить с новым кузеном, остановиться в его доме в Медии, где бы это ни находилось, и получить нужные ответы. Но я не могу, потому что у Джуд будет ребенок. Я не могу оставить ее даже на две ночи. Хотя на самом деле ребенка у нее не будет, у нее будет выкидыш. Как всегда.

Неприлично даже думать об этом. Я обязан хотеть быть рядом с беременной женой. Любой другой мужчина хотел бы. Я просто ненормальный, настоящее чудовище. Я обнимаю Джуд, целую и повторяю привычную ложь о том, как я рад за нее и что на этот раз все будет хорошо. Похоже, она мне верит — по крайней мере, думаю, хочет верить. Я спускаюсь в кабинет и смотрю в медицинском словаре, что такое фактор VIII. Это отнимает у меня довольно много времени, поскольку я не знаю, откуда начинать, но в конце концов выясняю, что речь идет о факторе свертываемости крови, одном из нескольких близких по своим свойствам веществ, пронумерованных от I до XII, которые отсутствуют в крови больных гемофилией.

Значит, Джон Корри не просто исследует болезнь крови, а ту же самую болезнь, что и его прадед Генри. И он думает, что я поверю в совпадение?

Первые выборы наследственных пэров проводятся сегодня и завтра. Они для тех, кто готов стать заместителем спикера или занять другие должности, и все члены Палаты лордов, которые принесли клятву, пожизненные и наследственные пэры, имеют право голоса. У нас соорудили настоящий избирательный участок, озадачивший некоторых старых наследственных пэров. Кое-кто из них никогда в жизни не голосовал. После смерти отца они унаследовали титул еще до того, как им исполнилось двадцать один, в то время возраст совершеннолетия, и не участвовали в выборах членов Палаты общин. Поэтому участок для голосования им так же непривычен, как Палата лордов будет непривычна для их потомков, и они понятия не имеют, что делать с бюллетенем для голосования. Я размышляю над тем, что растерянным новичкам придется не только поставить крестик в нужной графе, но выбрать из всех кандидатов пятнадцать самых достойных, пронумеровав их в порядке предпочтения, и пытаюсь представить не количество испорченных бюллетеней, а количество тех, кто сумеет со всем этим разобраться.

Нам объяснили, что избирательный бюллетень считается недействительным, если какой-либо номер в нем встречается более одного раза или вообще отсутствует, а также если он неразборчивый или неоднозначный. Мысль о неоднозначности меня занимает, и, направляясь в комнату для голосования вместе с Лахланом, я строю предположения, сколько бюллетеней попадут в эту категорию, а в скольких окажутся пронумерованными все тридцать три кандидата.

Результаты голосования можно будет посмотреть в пятницу, в канцелярии Палаты и в библиотеке, но ради них я приходить не буду. Меня устроит и понедельник. Или даже следующая среда, когда наследственные пэры начнут голосовать за наследственных пэров, за тех семьдесят коллег, которые останутся. Внезапно я вспоминаю о мантии Генри.

— Как вы думаете, я смогу продать свою мантию? — спрашиваю я Лахлана.

— Понятия не имею, — отвечает он. — У меня уже есть одна. Ей двести лет, и она расползается по швам. Никто ее не купит.

Владеть древней мантией имеет смысл только в том случае, если она все время принадлежала вашей семье. Носить старое, потрепанное одеяние — это очень почетно. Когда королева приходила открывать сессию парламента, я видел юных пэров, гордо входивших в зал в побитых молью древних облачениях, на которых белый мех выглядел так, словно его жевала свора собак.

— Будущее у них одно, — печально произносит Лахлан. Он имеет в виду количество рядов горностаевого меха, в зависимости от ранга. — Все эти старые мантии отправятся на свалку, потому что ни у кого не будет права их носить. Останется компания из пожизненных баронов с двумя рядами кролика.

— Вас изберут, — говорю я ему, хотя сам совсем в этом не уверен. — Вы еще много лет будете приходить на официальное открытие сессии.

Он качает головой. Я уже несколько недель не видел его улыбки.

— Следующей будет одежда. Ставлю десять фунтов, что в две тысячи втором году никто больше не будет носить мантии.

Я принимаю пари, хотя думаю, что он прав. Пэры, не имеющие собственных мантий, берут их в аренду или напрокат в фирме «Ид и Ревенскрофф» на Ченсери-лейн. Стоимость проката превышает 100 фунтов, и я не мог бы себе этого позволить, не будь у меня мантии Генри. Продав свою, я на вырученные деньги смогу оплатить полет в Соединенные Штаты. Потом я вспоминаю, что не могу никуда лететь, поскольку нельзя оставлять Джуд. Вот что она имела в виду, когда говорила, что я не захочу уезжать. Тут она ошибалась — я хочу. Но не поеду. Останусь тут, потрачу вырученные за мантию деньги на что-нибудь красивое для Джуд и буду приучать себя к мысли, что я хочу этого ребенка, этот плод, еще пребывающий в утробе.

Моя добродетель вознаграждена. Я горд тем, что вел себя достойно и ни разу не запротестовал вслух. Компенсацией мне служит еще один факс от Джона Корри. В отличие от прошлого раза, когда Джуд носила его с собой, пока не вспомнила, что нужно отдать его мне, теперь она звонит с работы. Факс пришел несколько минут назад, и в нем сообщается, что Корри приезжает на конференцию по генной терапии. Кто-то из исследователей отказался, и он едет вместо него. Конференция в Лондоне. Может, мы увидимся?

Обычно я пригласил бы гостя сюда, на ленч или ужин. Но теперь не уверен, что могу это сделать. И уж точно не смогу после окончания этой, продленной сессии Парламента, что произойдет в следующий четверг. К официальному открытию следующей сессии, 17 ноября, меня уже изгонят отсюда. И вдруг я чувствую — хоть и понимаю, как это нелепо, — что стесняюсь признаться в этом Корри. Он не поймет. Я сам с трудом понимаю. Я пытался объяснить реформу таксистам; многие из них убеждены, что избавятся от всех пэров и заменят их ассамблеей, которая избирается всеобщим голосованием. Просто невероятно, но значительная доля населения никогда не слышала о пожизненных пэрах, и люди уверены, что в Верхней палате парламента заседают только мужчины, старые богатые землевладельцы с древней родословной, передающие титул и поместье старшему сыну. Джон Корри, естественно, мог слышать о лордах, но уж точно не о Палате лордов. Если я собираюсь пригласить его на обед, это должно быть, скорее всего, где-то поблизости от места проведения конференции.