Я посмотрела на Яна, сидевшего напротив. Подавленный, ушедший в свои мысли, он нервно кусал губы. В уголках его рта белела засохшая слюна. Я поймала его взгляд, бегло ему улыбнулась. Он коротко кивнул мне и отвернулся.

Я сменила позу, толкнув при этом мальчика справа. Того самого, в шортах и ботинках, который дал нам сигнал остановиться. Его длинные, изящные пальцы охватывали темный, в выбоинах и царапинах, ствол «калашникова». Он ответил мне чуть заметной извиняющейся улыбкой и попросил своего соседа подвинуться. Мальчики с шарканьем пересели. У меня стало на дюйм или два больше места.

Я проанализировала свои чувства, прислушалась к ощущениям. Плечо по-прежнему болело, но страха я не испытывала Нервное напряжение — да, тревогу — да, но эти долговязые, плохо вооруженные мальчики и тщедушный доктор Амилькар меня не пугали.

Я снова посмотрела на Яна. Он сидел, понурившись, упершись локтями в колени, законченный образ человека в несчастье. Доктор Амилькар ни разу не произнес слов «заложники», «пленники», «похищение». Почему-то его нежелание определить наш статус меня успокаивало. Как ни странно, я была уверена, что нам не причинят вреда.

Я немного подумала о Маллабаре. О том, что случилось в лесу. О том, что он пытался со мной сделать. В каком-то смысле он был виноват в моих нынешних неприятностях. Если бы я не сбежала из лагеря. Если бы Ян не завозился с «лендровером» и не задержался с отъездом. По этой винтовой лестнице условных предложений можно спуститься далеко вниз, ко дню моего появления на свет, проследить весь мой жизненный путь, где повороты на развилках определялись случайностями или причудами, моими актами выбора, свободными или невольными, из раскрытой веером колоды бесконечных альтернатив и вариантов, которые предлагали мне этот мир и его время. Едва ли мне стоит винить Маллабара.

Еще два часа мы ехали по каким-то тропам в саванне. Растительность вокруг была сухая и выжженная добела, рыхлая почва под колесами нещадно пылила. Проем в задней части кузова порой превращался в непрозрачную завесу цвета хаки. Если смотреть сверху, подумала я, то мы видны издалека, потому что за нами тянется этот шлейф, этот туманный хвост. И вспомнила об Усмане, представила, как он, сидя в своем МиГе, глядит с бледно-голубых, максимально доступных самолетам высот на этот уголок Африки и видит, как наш красноватый пылевой клин медленно продвигается по местности.

Я улыбалась этим мыслям, меня кидало и мотало на ухабах, Амилькар гнал изо всех сил, я чувствовала, как под рубахой по телу стекают ручейки пота. Я ударялась то о податливое плечо мальчика справа, то о жесткий каркас кузова слева, раскачивалась и тряслась в унисон со всеми. Ян Вайль поднял глаза, поймал мой взгляд. Черты лица у него заострились, как у человека, проведшего ночь без сна, губы пересохли до того, что начали трескаться.

— Ян, вы в порядке? — спросила я.

Он кивнул. Я видела, как его язык шарит за щеками, стараясь добыть хоть немного смазки у бездействующих слюнных желез.

— Все будет хорошо, — сказала я. — Я уверена.

Ян снова кивнул мне и уставился в пол.

Мы остановились после четырех часов непрерывной езды. Мальчики, с трудом разгибая ноги, выбрались из кузова и столпились вокруг Амилькара. Нам тоже разрешили выйти из «лендровера». Я потерла онемевшие ягодицы, потянулась, потопталась на месте. Я чувствовала себя на удивление безмятежной, на происходящее смотрела как бы со стороны, бесстрастно анализировала каждую минуту, каждую секунду на предмет информации, которую из нее возможно вытянуть.

Я видела, что Ян переживал происходящее диаметрально противоположным способом. Каждый крошечный отрезок времени ложился ему на плечи дополнительной тяжестью, новым напоминанием о его бедственном положении, увеличивал груз потенциальной опасности и страданий. Бессловесный и понурый, он стал маленьким и куда более хрупким человечком, все силы которого уходили на то, чтобы поддерживать в рабочем состоянии основные функции своего организма — ток крови, работу сердца, легких, мускулов. Ему важно было только одно — не расклеиться окончательно.

Амилькар отвел нас в тень небольшого мангового дерева, предложил сесть. Держался он любезно и твердо. Мы остались сидеть на земле, скрестив ноги, под охраной двух мальчиков, а он и остальные опять влезли в «лендровер» и укатили.

Над нами жужжало несколько мух. Я заглянула в полумрак у ствола, под крону дерева, но плодов не увидела. А мне бы хотелось съесть манго, вонзить зубы в его желтую сочную мякоть. Но сейчас был не сезон. Попозже, после того, как пройдут дожди, если они вообще когда-нибудь начнутся. В животе урчало, голод шевелился во мне, как живое существо.

Пытаясь отвлечься от мыслей об еде, я оглядела окрестности. Мы выехали из саванны, находились теперь на равнине, поросшей кустарником и негустым лесом. Тропа, по которой нас сюда привезли, была проложена давно и частично заросла. Я поискала глазами холмы, но они скрывались за молочной дымкой на горизонте. Мы сильно удалились от зеленых склонов нагорья. Здесь было еще более жарко и душно. Если мы по-прежнему будем двигаться на север или на северо-восток, соображала я, силясь припомнить географию страны, то вскоре окажемся на территории, пронизанной системой каналов и многочисленными притоками реки Мюсаве, по другую сторону которой проходила государственная граница. Реку окружали густые леса, акры и акры болот и мангровых зарослей. На подробной карте, которую я когда-то видела, была изображена непостижимая путаница заиленных ручьев, стариц и сезонных мелей.

Я попыталась вспомнить еще какую-то информацию. В дельте, как будто бы, велась разведка нефти. Местные рыбаки стали объектом государственной политики, их хотели переориентировать на выращивание риса, для чего были осушены болота, изменены русла рек, построены ирригационные системы. Но все, чего удалось достигнуть, наверняка пошло прахом за время войны. А выше по течению Мюсаве, так мне помнилось, была огромная шахта, где некая бельгийская компания добывала медную руду.

На территориях, прилегающих к Мюсаве, в основном и набирались бойцы для ЮНАМО, тамошние густые джунгли с водными путями в мангровых зарослях были опорным районом этого движения. Я посмотрела на двух своих охранников. У мальчиков была очень темная кожа, длинные шеи, маленькие круглые головы. На приречных территориях жили люди особого этнического типа, вспомнила я, и к тому же христиане.

Я ощутила собственную беспомощность, я на себя разозлилась. ЮНАМО. ЮНАМО… Кто они такие? Каковы их цели? Разве Алда не говорил мне, что их разбили объединенными усилиями федеральной армии и ФИДЕ? Была кровопролитная битва, рассказывал Алда, теперь мне кажется, что разговор этот происходил давным-давно. Кто же такой доктор Амилькар и куда он нас везет? К кому мы попали — в спасающееся бегством звено разбитой армии или в летучий отряд, занятый подрывной работой?

Ян похлопал меня по руке.

— Я хочу пописать.

— Н-да. — Я почувствовала, что во мне нарастает раздражение. Я-то что тут могу сделать? Чего он от меня ждет? И посоветовала: «Попробуйте, спросите у мальчиков».