— Даже если у пациента МДП?

Он усмехнулся, скорбно, снисходительно. «Миссис Клиавотер, я понимаю, слова „маниакально-депрессивный психоз“ звучат устрашающе. Но болезнь может протекать как в тяжелой форме, так и в стертой. В числе самых умных и приятных людей, которых я знал и знаю, есть больные МДП». Он улыбнулся своим воспоминаниям, очевидно, о ком-то очень умном и очень приятном.

— Но если я заявлю, что возражаю против такого лечения?

— При всем уважении от вас мало что зависит. На мой взгляд.

Доктор Фен задержался у двери в комнату Джона.

— Я должен сказать вам, — голос у него стал уже совсем тихим, — что Джон сегодня перенес процедуру. У него возможно нарушение ориентации, путаница в мыслях… Потеря памяти? — Он чуть заметно развел руками. — Да, но все восстановится — со временем.

— Это обнадеживает.

Она прочла у него на лице, что он принял решение не замечать ее сарказма. Очень чистой, плоской ладонью он указал ей на нужную дверь. «Не надо стучать, входите. Если… — он сделал паузу, — если вы перед уходом захотите со мной поговорить, я к вашим услугам».

Он ушел.

Хоуп несколько секунд смотрела на дверь, потом постучала; удивленный голос Джона произнес: «Пожалуйста». Она закрыла глаза, затем открыла, надела на лицо улыбку и повернула дверную ручку.

Он сидел за письменным столом в комнате, которую можно было принять за дорогой номер в приличном мотеле. Бледно-серые, обитые джутовой тканью стены, оранжевые занавески с «современным» узором, простая сосновая мебель. При виде нее он вскочил на ноги, и она с громадным облегчением увидела, что он совсем не изменился. Он поцеловал ее в щеку, они обнялись, он пододвинул ей кресло. Какое-то время они беседовали, осторожно выбирая слова, о том, как улучшается его самочувствие и как правильно он поступил, что лег лечиться в «Гамильтон Клер». Оба были уверены, что абсолютно правильно.

Пока они говорили, Хоуп к нему приглядывалась. Она заметила, что он бледен и кожа у него на висках жирно поблескивает. И мигал он, как кажется, чуть чаще обычного, веки двигались ненормально быстро.

— На что это похоже? — внезапно перебив его, спросила она. — Это больно?

Джон с облегчением улыбнулся. «Нет, нет, нисколько, — он продолжал ухмыляться, его скованность как-то вдруг исчезла. — Никакого запаха горелого мяса, ничего такого… Похоже на шум в голове, воющий пронзительный звук, и ты чувствуешь, что действительно получаешь хорошую встряску. Понимаешь, все в тебе вибрирует. Мне просто ставят пару электродов вот сюда, — он указал на виски. — Притирают на графитовой смазке. Я думаю, их можно разместить по всей голове при желании. Но у меня только на висках».

— Послушай, Джонни, я просто нутром чую, что…

— Нет, нет. Это на самом деле помогает. Я понимаю, напоминает подвалы инквизиции. Пытки, мучения, все такое. Но от этого все в тебе… — он резко зачерпнул руками воздух, — как будто вскипает. Я чувствую себя настолько лучше. — Он зевнул. — Правда, потом ходишь смурной час или два.

— Ну, выглядишь ты неплохо, — теперь она старалась найти правильный тон, быть разговорчивой и благожелательной. — Ты что, постригся? И ты, кажется, похудел.

Они продолжали беседовать. После электрошока, сказал Джон, он будет получать литий, чтобы стать уравновешенным. Он очень надеялся на литий, объяснил он, ему портили жизнь именно перепады настроения. Она поняла, что он хочет говорить только о себе, о своей болезни, о прогнозе врачей.

— Я думал, я мог бы какое-то время провести у тебя в Непе, — сказал он. — Чтобы немного окрепнуть. Я отвык стоять на палубе во время качки.

Она подумала, нет. Тебя там не будет. Ты мне там не нужен. Потом ей стало стыдно.

— Конечно, непременно, — сказала она, чувствуя, как у нее опускаются руки. Я считала, что мы разошлись, думала она. Я не хочу…

— Мои врачишки считают, что это будет полезно.

— Джонни, пожалуйста, не называй их «врачишками».

— О'кей. — Вид у него стал обиженный. — Доктор Фен считает, что мне на какое-то время нужны мир и покой.

— Разумеется. — Она сделала над собой усилие. — Вот и отлично. В Непе сколько угодно мира и уйма покоя. Этого там хватает. Прогулки к озеру и все такое.

— К озеру?

— Да, озеро у старого барского дома… возле него ты копал траншеи.

Он задумался, скривив губы, опустив углы рта.

— Озеро? — повторил он. — Я не помню озера.

Мне нравится этот берег в плохую погоду. Волны грохочут, обрушиваясь на песок. Сосны и пальмы, захлестываемые ветром, раскачиваются и шумят. Кокосовые орехи падают на землю со стуком, напоминающим удар киянки о булыжник, когда мостят улицу. Звук глухой и мелодичный одновременно. В такие ветреные и дождливые дни я совершаю самые дальние прогулки на юг, три мили в одну сторону, туда, где начинаются мангровые заросли и где ил, принесенный Кабулом, придает зеленой воде странный лиловатый оттенок. Возле этого места я поворачиваюсь и иду домой. Над морем вспыхивают и пульсируют огромные электрические разряды, но грома я не слышу: шторм слишком далеко.

Теоретическая база электрошоковой терапии такова: психопатическое поведение вызывается неправильными связями, устойчиво сложившимися в мозгу больного. Под воздействием электрических разрядов напряжением от 70 до 150 Вольт в коре возникают спазмы, благодаря которым разрушаются связи патологического характера, уступая место здоровым. Во время лечения у пациента возможно непроизвольное мочеиспускание, дефекация и даже эякуляция. К числу вероятных побочных эффектов относятся: панический ужас, страх, потеря памяти, личностные изменения, трудности с фиксацией внимания.

Удовлетворительные объяснения того, каков механизм воздействия электрошока, отсутствуют. Медики характеризуют этот метод как «эмпирический».

Мы с Яном сидели в кузове «лендровера», в обществе семи мальчиков-солдат. Лицом друг к другу, боком к направлению движения, у кабины, дальше всех от открытой задней части кузова, где подпрыгивал охристый квадрат убегающего пейзажа. В окошко между кузовом и кабиной я видела спину Амилькара, сидевшего за рулем. Мне было тесно, неудобно и жарко. Мы ехали по грунтовой дороге, нас трясло и подбрасывало на рытвинах и колдобинах. Куда нас везли, я представления не имела: мы проехали несколько миль в направлении Гроссо Арборе, потом свернули на эту дорогу, которая вела, говоря весьма приблизительно, на северо-восток. У Амилькара на коленях лежала карта, но сквозь пыльное стекло я не могла ничего на ней различить.

Мальчики-солдаты, ехавшие с нами в кузове, разговорчивостью не отличались. Лица у них были строгие и сосредоточенные, они перебрасывались короткими и, видимо, только необходимыми фразами. Оружие было не у всех: на девять человек — пять «калашниковых». У одного рука была забинтована, все выглядели усталыми. Они напомнили мне однажды виденную фотографию пассажиров, спасенных то ли с борта утонувшего лайнера, то ли с упавшего в воду самолета: люди на ней, промокшие, скрюченные, укутанные в одеяла, с застывшими лицами и опущенными глазами, не ликовали, что их спасли, но выглядели так, словно очистились благодаря испытанию, через которое прошли в воде. Облик мальчиков наводил на мысль, что и они пережили глубокое потрясение. Может быть, потому и вели себя с нами так корректно. Мне трудно было поверить, что мы заложники, с нами обходились скорее как с гостями.