— Да, — кивнула она, — с вами. Сейчас. Только в ванную схожу.

Дверь в ванную была закрыта. Она несколько раз дернула за ручку, но дверь так и не поддалась.

— Пасик в ванной, солнышко, — сказала мать неразборчиво, поскольку красила губы.

— Так долго? Что можно делать в ванной так долго?

— Не знаю, солнышко. Просто заперся в ванной. Пойдем, дорогой, не надо заставлять Броневских ждать.

Родители вышли рука об руку, хлопнула входная дверь, в ванной зашумела вода и стихла.

Она еще раз дернула ручку:

— Пасик!

— Отстань, тварь, — огрызнулся Пасик из ванной.

Тогда она взяла со столика сумочку и достала записку. На сложенной вчетверо бумажке крупным детским почерком было выведено:

г. Конотоп, ул. Красногвардейская, 8, Перепелице Людмиле Ивановне.

Цифра «8» расплывалась и скорее походила на девятку. А может, это и была девятка. Или шестерка.

Она развернула записку.

Мамочка! Мы с Маринкой попали в ужасную историю. Маринка (густо зачеркнуто) Они сказали (зачеркнуто) Срочно поезжай (размытое пятно) и в посольство и скажи (размытое пятно) вернуться, или прямо в правительство, что угодно, ты только не волнуйся, но тут на самом деле очень плохо, все оказалось совсем не так, и я не знаю…

Она пожала плечами. Дура девка, такие вечно попадают в какие-то истории. Думают — раз ноги длинные, весь мир принадлежит им, а если этот мир им не вручают в подарочной упаковке, перевязанный ленточкой, начинаются скандалы всякие, истерики. Надо будет, как приедем, засунуть это в нормальный конверт и отправить в Конотоп по адресу, хотя номер дома, честно говоря, и не разобрать. То ли восемь, то ли шесть… ну, это уже пускай у почтальона голова болит. Надо сегодня лечь спать пораньше, завтра длинный день, я никогда, никогда в жизни не ездила верхом, а ведь это, наверное, круто.

Пасик так и продолжал сидеть в ванной, свинство какое! Она стащила с себя сарафан, пахнущий дегтем и морской солью, переступила через него и влезла в вечернее платье, которое мать аккуратно разложила на кровати. Оторвала ярлык, повернулась, разглядывая себя в зеркале. Надо же, обычно то, что покупает ей мать, и надевать-то стыдно, а тут в кои-то веки… И она вроде похудела, нет? Она придирчиво оглядела себя. А если и правда покрасить волосы в рыжий цвет? Завтра она уже не успеет, а послезавтра надо и правда поехать в город с матушкой и этой задницей Броневской, сходить к стилисту, пускай подберет оттенок волос и косметику, да и глупо упускать возможность закупиться — когда еще удастся сюда выбраться…

Снизу, с веранды, донеслись звуки виолончели. Живой оркестр, вспомнила она и, торопливо пригладив волосы, поспешила из номера — в конце концов совершенно не обязательно сидеть за одним столом со старыми уродами, они вроде и не настаивают, у них свои дела.

В холле ей пришлось посторониться — два деловитых человека разворачивали носилки, укрытые простыней, под которой явственно вырисовывались очертания человеческого тела. За носилками в молчаливой скорби шла пакистанская женщина — укрывала рот уголком темного платка, но было видно, что под глазами у нее багровые пятна, а смуглая кожа посерела. Невидящим взглядом женщина скользнула по ней и пошла дальше, ступая по блестящим плитам холла крошечными ногами в смешных, расшитых блестками тапочках.

Винченцо, деловитый, в черном костюме, что-то говорил носильщику, у входа стоял фургон, водитель, опершись на капот, курил и нетерпеливо отбивал ногой ритм, вторя доносящимся с веранды звукам виолончели.

Дверь захлопнулась, Винченцо озабоченно кинул взгляд на часы, потом обернулся.

— Приношу свои извинения, — сказал он, — неприятное зрелище.

— Что случилось?

Музыка с веранды влетела в холл и билась о закрытую дверь, точно огромная ночная бабочка.

— Несчастный случай. — Винченцо пожал плечами. — Семье будет выплачена компенсация, конечно. Все это так неловко. Я ведь как раз хотел тебя пригласить поужинать со мной. Зарезервировал столик у окна. Там, под окном, цветут жасмин и жимолость.

— Правда? — Она подумала, что платье это ей к лицу и, вообще, все получается очень удачно. — Я… принимаю приглашение.

До чего он все-таки красив! Просто дух захватывает.

— И я попросил официанта, чтобы зажгли свечи. И поставили розу в бокале.

— Слишком красиво, чтобы быть правдой, — сказала она и улыбнулась. — Ненастоящая жизнь. Подделка. Все для туристов, скажешь, нет?

— Как можно подделать музыку? — Он протянул руку, и она оперлась на эту руку. — Как можно подделать красоту? Все это — для вас. Для тебя. Целая страна — к твоим услугам.

— И опять ты врешь. — Она улыбнулась.

В панорамном окне было видно, как фургон, выпустив облачко сизого дыма, спускается по серпантину.

— Я — вру? Где? — возмутился Винченцо. — Когда?

— Ты говорил, тут безопасно. Совершенно безопасно. Помнишь, тогда… А я-то завтра собиралась на верховую прогулку. И если лошадь, скажем, понесет…

— Что ты, солнышко? — Он подвел ее, направляя твердой, сильной рукой, к маленькому столику в углу веранды: ужин был сервирован на двоих, и розовое пламя свечи отражалось в серебряном колпаке, под которым скрывался сюрприз от шеф-повара. — Если тебе так спокойней, я сам поеду с тобой. Но я говорю правду. У нас за все время не было ни одного несчастного случая. Мы заботимся о своих клиентах.

— А этот, — она расправила на коленях хрустящую салфетку, — этот пакистанец, или кто он там? С ним-то что? Несчастный случай? Вот видишь! Врешь и даже не краснеешь. Ты, вообще, краснеешь когда-нибудь?

Пакистанская маленькая женщина так и осталась стоять в сгущающихся сумерках, ее фигура сделалась сначала смутной, а потом и вовсе неразличимой.

— Вовсе нет. — Винченцо улыбнулся и согнутым указательным пальцем подозвал официанта, маячившего в отдалении. — Никакого обмана, радость моя. Мы заботимся о туристах. Мы выполняем все пожелания туристов. Но они не туристы. Они иммигранты.

Она уже не слушала, потому что официант принес меню.

Как в кино, думала она. Как я и хотела. Как в кино. Красивая женщина с красивым мужчиной. Красивая музыка. Красивые розы. Странно, все, как я хотела, а получается как-то немножко скучновато. Но хорошая, правильная жизнь и должна быть немножко скучной, нет? Если папу и правда возьмет к себе этот Броневский, у меня всегда будет такая жизнь. Всегда-всегда. Где я захочу. С кем я захочу. Как приятно чувствовать себя наконец-то на своем месте. Получить то, что тебе положено.

А отражение в этом серебряном колпаке смешное. Как в кривом зеркале. На самом деле я вовсе не такая толстая. А у Винченцо вовсе не такие красные глаза — это все пламя свечи. Шикарные свечи, тут вообще все шикарное. Когда мы купим себе новую шикарную квартиру, я куплю такие свечи, отправлю предков куда-нибудь подальше и устрою вечеринку… Позвать Алевтинку или нет? Надо позвать, пускай обзавидуется.