Вчера в Дели мы успели провести акцию нашего Широкого марша мира по Евразии «В новый век без войн и насилия». В полдень мы пришли к «Ганди самадхи» в парке Радж Гхат и сели на травку. Ударили в барабаны, запели молитву. Вокруг было много людей, они стали фотографироваться возле нас. Это нам не мешало. Потом Сэнсэй неожиданно обратился ко всем, кто был в этот момент рядом, предложив взяться с нами за руки и встать вокруг мраморной плиты с Вечным огнем. Учитель говорил на хинди, я понял только два слова «вишва шанти» – миру мир. Круг из белых и смуглых рук замкнулся лишь на несколько секунд, но он был велик…

Это один из методов гандийского движения – прямое спонтанное действие, в которое безо всякой предварительной договоренности вовлекаются все, кто находится рядом с активистами в данный момент. Конечно, в нашем случае это не было сопряжено ни с каким протестом, ни с какой опасностью, но это совсем необязательно действие против чего-то. Корнями своими такие акции уходят в молитвенное единство всех людей, в самой глубине своего сердца готовых подать друг другу руку дружбы в любой момент. Вот откуда и пошел модный ныне «флэшмоб».

13 октября 1998 г., вторник. Хорошие мои ежики,

я по-прежнему в Варде, а пишу о Дели. В прошлом письме не успел рассказать все самое интересное.

После Радж Гхата мы зашли в школу имени Махатмы Ганди, к монахине Кацо-андзюсан. У нее там маленькая комнатка, половину ее занимает огромный алтарь, в нем живет мышка, которая не боится людей. Во время первого поклона я заметил ее острую мордочку возле чашки с рисовыми зернами. Когда встал, чтобы поклониться третий раз, увидел под самым потолком над алтарем табличку с надписью «Pray for World Peace»[95].

Кацо-андзюсан решила посвятить остаток своей жизни тому, чтобы в парке Радж Гхат или неподалеку от него появилась Пагода Мира, на строительство которой Нитидацу Фудзии, когда был жив, предоставил свою премию имени Джавахарлара Неру.

Кацо-андзюсан даже приняла индийское гражданство, чтобы не отвлекаться на поездки в Японию для получения виз и не пропускать ни дня ради своей великой цели.

Окрестная ребятня настолько хорошо знает эту японскую бабушку, что, когда мы подходили к школе, ударяя в барабаны, дети побежали за нами, без ошибок повторяя молитву: «Наму-Мё-Хо-Рэн-Гэ-Кё!». Потом они еще долго баловались, стараясь привлечь наше внимание криками «намасте» (индийское «привет»), и толпились, хихикая, под окнами комнаты, в которой мы беседовали с монахиней.

А когда Кацо-андзюсан принесла манго, повод посмеяться появился уже у нас. В октябре здесь эти плоды с большущей косточкой посредине, не дающей спокойно разрезать их пополам, становятся совсем желтыми и очень спелыми. Теперь резать их нельзя вообще – риск испачкаться мякотью очень велик. По той же причине манго нельзя просто укусить. Нужен особый способ, чтобы без потерь съесть манго в маленькой комнатке Кацо-андзюсан, где у тебя нет даже тарелки, потому что для каждого из десяти человек вряд ли найдется место, куда ее поставить. Прочная кожура позволяет обмять манго в ладони со всех сторон, чтобы мякоть внутри отделилась от кожуры, а потом надо осторожно прокусить в манго дырочку и высосать через нее сочное пюре. Однако я перестарался, слишком уверовав в прочность кожуры, и ярко-желтый салют брызнул из моих рук во все стороны – на белые кимоно, мое и моих собратьев, и на алтарь Кацо-андзюсан. Хорошо еще, вторая часть монашеской одежды – плащ-накидка как раз желтого цвета, так что перемазались мы, можно сказать, в тон[96].

На прощанье бабушка вручила каждому конвертик с подношением, которое я тут же мысленно отложил на звонки и письма – родителям и вам, мои дорогие женушка и сынок.

Есть в нашей группе такой своеобразный монах – Стасик из Смоленска. Дали ему подношение – сразу раскрыл, каждую бумажку на свет посмотрел. Сама непосредственность. Потом в поезде надкусил фрукт, купленный Учителем, и тут же хотел выкинуть за окно. «Ты чего? – спрашиваю. – Не понравилось? Так дай мне!» И почему Сэнсэй его терпит?.. Учитель говорит: Стасик такой не со зла – от искренности. Никто из нас не честен настолько. Поэтому он для нас пример и испытание одновременно. Если ты самолюбив, легко разозлишься на Стасика или станешь смеяться над ним. Он учит смирению и гармонии в общине.

А вот другой монах Толик показал легкий способ взбодриться в поезде. В вагонах классом повыше есть душ, а в нашем – нет. Но Толик научил меня принимать душ из бутылочки, прямо в туалете, хоть это и запрещено. Можно точно не бояться проводника с его универсальным ключом – в отличие от российских поездов туалет здесь запирается изнутри простым шпингалетом.

Еще можно освежаться ветром, стоя у открытых дверей и любуясь пейзажами, которые проносятся прямо у твоих ног. В России это тоже нельзя. Но здесь, если двери держать закрытыми, в вагоне задохнешься, несмотря на отсутствие оконных стекол. Да и любоваться действительно есть чем. В России железная дорога часто идет сквозь скучный лес, а тут почти всегда перед тобой проворачивается широкая панорама распахнутого настежь пространства.

Я никак не мог закрепить свою дверь, чтобы она не захлопывалась. Индус, сидевший у противоположной двери, показал как. Через несколько минут он улыбнулся и угостил меня мандарином. Таких открытых лиц я не видел больше нигде. Мы тут все по очереди читаем книжку о Кене Кизи «Кислотный тест». В ней приводятся его слова, что только в Мексике он смог встретить людей с таким же искренним выражением лица, как у тех людей в Штатах, которые принимают ЛСД, причем мексиканцы такие от природы, а не от кислоты. С индусами, по-моему, то же самое. Европейцы, конечно, могут себе думать, будто индийский характер – результат наркомании. Сами европейцы без ЛСД только и умеют, что скалиться белозубым ртом, а в глазах у них полное безразличие. Вот они и едут в Индию за действительно доступной марихуаной, чтобы обрести «как бы искренность», но не понимают истинные истоки индийского характера. Сэнсэй возит нас сюда, чтобы показать эти истоки и то, как марихуана губит их.

Все эти мысли вызвала у меня одна-единственная мандаринка…

Итак, вчера поздно вечером мы приехали в Варду. От вокзала направились к ступе – как раз такой, о какой Кацо-андзюсан мечтает. Но, в отличие от Дели, Варда – провинциальный городок. Возле ступы есть монастырь Ниппондзан Мёходзи, в нем сейчас живет один из старейших монахов ордена – Имай-сёнин. К Имай-сёнину Тэрасава-сэнсэй относится как к своему наставнику. Для нас это важно – увидеть Учителя в роли ученика. Имай-сёнину трудно передвигаться, он принял нас в своей комнате и любезно согласился, чтобы наша орава осталась в этом небольшом монастыре.

Наутро мы принялись за уборку. Мне досталось сметать метелочкой со ступы жучков. Делать это надо было очень аккуратно: жучков много, а раздавишь хоть одного – испачкает ступу, потом не отмоешь, и вонять будет. Впрочем, я проверять не стал. Может, индусы это все придумали, чтобы я соблюдал ахимсу – не убивал насекомых?