Феликс поздоровался с ними, прошел за свой столик и заказал бокал рейнского вина. У него что-то пошаливали почки, и от пива он временно решил воздержаться, а традиционного бордо у Готлиба больше не подавали. Готлиб на старости лет вдруг вспомнил о своих германских корнях и прекратил торговать всякими винами, помимо немецких. Раньше его патриотизм не простирался дальше пива, которое он и пивом-то не считал, если оно не было сварено в Баварии — хотя в отношении некоторых чешских и английских сортов с ним еще можно было поспорить, что Феликс иногда и делал с огромным удовольствием. Но теперь Готлиб решил проявить непреклонность и кормить клиентов исключительно немецкими продуктами, для, как он выражался, придания национального колорита своему погребку.

Если вдуматься, то это было одним из признаков нового времени. Раньше приступы патриотизма среди столичных кабатчиков происходили крайне редко и носили спорадический характер, ибо в Столице Метрополии такое поведение издавна считалось признаком провинциальной неотесанности и попросту дурным тоном. Теперь же на каждом шагу появлялись украшенные коринфскими портиками греческие таверны, лубочные русские пельменные, карикатурные английские пабы и шумные итальянские пиццерии. Стало модно говорить с акцентом; вернулось давно забытое землячество; над провинциалами больше не потешались… Огюстен как-то вывел из этого целую теорию, предрекая грядущий распад Ойкумены на массу враждующих королевств, и Феликс его высмеял. Это было не первое и не последнее коленце, выкинутое столичной модой (так, например, в позапрошлом году весь высший свет Столицы говорил на ломаной латыни о возрождении величия Рима, а до этого последним писком считалось ввернуть нецензурное словечко в светской беседе, чтобы быть поближе к народу), и что Феликса действительно удивляло, так это то, что нынешний выверт моды задел даже аполитичного Готлиба. Тому теперь для полноты картины не хватало только обрядиться в короткие кожаные шорты на лямках и напялить тирольскую шляпу, как за глаза хохмили о хозяине Янис с братьями. Впрочем, Феликс от критики воздерживался, справедливо полагая, что не стоит критиковать того, кто тебя бесплатно кормит…

Огюстен обычно столовался у одной веселой вдовы, подрабатывающей домашними обедами, и питал в отношении этой вдовы матримониальные намерения (нет-нет, ничего романтического, чистый прагматизм из разряда «стану помирать — некому будет подать стакан воды»), и присутствие на этих обедах заслуженного героя в его планы не входило — а их квартирная хозяйка умела готовить разве что овсяную кашу, да и ту плохо, и поэтому Феликс был вынужден стать дармоедом. А что делать, если Готлиб наотрез отказывался брать с него деньги? Есть ведь где-то надо!

Таким образом Феликс сделался уже вторым, после Бертольда, героем среди завсегдатаев погребка «У Готлиба», что ровно на один шаг приблизило исполнение заветной мечты Готлиба о возвращении былых времен, когда герои в этих стенах чувствовали себя как дома. Правда, прочие герои пока не торопились разделять свой обед с бюргерами, а ужин — с уголовниками, но Готлиб не отчаивался…

За подобными мыслями Феликс как-то незаметно для себя скоротал время до полудня и оторвался от углубленных размышлений обо всем понемножку, когда часы пробили двенадцать. На улице сыпанул мелкий слепой дождик, и Феликс стал смотреть в окно на прыгающие по лужам ноги пешеходов (ибо ничего другого из полуподвала рассмотреть было нельзя). Его собеседник опаздывал, и это было в порядке вещей, так как этот человек ни разу за всю свою жизнь не проявил ни малейших признаков торопливости. Вот и сейчас Феликс надеялся узнать о его приближении по степенной походке, которую тот сохранял в любую погоду, и которая выделила бы его из мельтешения напуганных летним дождиком пешеходов.

Либо его собеседник подъехал к погребку на извозчике, либо Феликс его просто-напросто прозевал, но о его появлении Феликс узнал от Бертольда, который, едва распахнулась дверь, затянул:

— В этот день всем добрым повезло! И хозяин, и батрак, все вместе шествуют в кабак — в День Святого Никогда тощий пьет у жирного в гостях!

Этим куплетом и самодовольной ухмылкой старый пьяница сопровождал начало каждой конспиративной встречи Феликса и Освальда, чем на корню разрушал всю ее конспиративность и здорово бесил Готлиба, который относил «жирного» на свой счет и обижался…

— Добрый день, хозяин, — сказал Освальд.

— Да брось ты в самом деле, какой я тебе хозяин! — возмутился Феликс, пожимая ему руку.

— Самый лучший, — тихо сказал Освальд, присаживаясь. — Теперь таких не выпускают.

Феликс усмехнулся и покачал головой.

— Ну ладно, батрак, — хмыкнул он. — Выкладывай. Как Агнешка?

— Молодцом! — с отечески гордой улыбкой ответил Освальд. — С репетиторами каждый день занимается, чтоб на второй год не остаться. Наверстывает упущенное… Завтра веду ее в зоопарк.

— Опять ты?

— А кто ж еще? Йозеф теперь и по выходным вкалывает, из ратуши не вылезает, весь в делах… Большим начальником стал, по утрам за ним карету казенную присылают! — с энтузиазмом похвалился Освальд и осекся испуганно. — Ну вот… — протянул он извиняющимся тоном. — На дочку, сами понимаете, времени уже не остается… А Ильза совсем сбрендила. Как Агнешка поправилась — так у мамы на радостях крыша и поехала. Она теперь сильно верующая стала…

— Как это — верующая? — не сообразил Феликс.

— А так! В господа нашего Дракона всемилосердного…

— С ума сойти… Ильза?

— Я ж говорю: сбрендила. Из дому без косынки не выходит, все туалеты свои в шкафы позапрятывала, одевается, как серая мышка… Каждое воскресенье — в Храм, на богослужение. А завтра у них вообще какое-то действо намечается, то ли моления коллективные, то ли еще какое непотребство… Вот и приходится мне с Агнешкой гулять. Нет, я не жалуюсь, просто староват я для пеших прогулок, куда мне за такой малявкой угнаться…

— Не брюзжи. Когда вы идете завтра в зоопарк? — деловито уточнил Феликс.

— С утра. Думаю, часам к одиннадцати выберемся.

— Тогда… возле грифоньего вольера? Там же, где в прошлый раз?

— Ладно. Туда, говорят, скоро нового грифона вселят?

— Врут, — уверенно сказал Феликс. — Грифонов больше нет.

После этих слов воцарилось молчание. Рано или поздно, но разговор по душам бывшего хозяина с бывшим слугой обязательно превращался в череду неловких пауз, однако сегодня это случилось слишком скоро, и Феликс стал мучительно подыскивать какие-нибудь слова.

— Я тут принес кое-что, — спас положение Освальд, доставая из-под стола хорошо знакомый Феликсу предмет. — Ильза его выкинуть велела. Мол, не место в нашем доме орудию убийства… Она и кинжалы ваши продать порывалась, только покупателя не нашла…

Феликс открыл футляр и окинул взглядом эсток и дагу.

— Спасибо, Освальд, — сказал он, сжимая в кулаке потрепанные перчатки. — Большое тебе спасибо.

— Чего уж там… — проворчал старый слуга, неожиданно смутившись.