— Ты прав, — сухо сказал Феликс. — Я с тобой не соглашусь. Поэтому, — добавил он с напускной строгостью, — посуду будешь мыть сам! А я пошел, мне домой пора…

— Конечно, — сказал Патрик. — До свидания. И спасибо.

А когда Феликс уже ступил на скрипучую лесенку, повторил:

— Спасибо вам. За все.

День обещал быть солнечным и ярким. Солнце, разметав последние ошметки облаков и раскалившись до положенной белизны, деловито начало взбираться к зениту, отогревая продрогшую за ночь Столицу лучами нежного, ласкового пока тепла. Это к полудню станет припекать так, что запросто можно будет схлопотать солнечный удар; пока же — а было, как прикинул Феликс, что-то около девяти — погода стояла во всех отношениях замечательная.

Вот только насладиться ею в полной мере тут было трудно: узкие, стиснутые с двух сторон когда-то белыми, а теперь пятнистыми от копоти стенами фахверковых домов, улицы Нижнего Города напоминали собой каньоны горных речек. Сами стены, расчерченные жирными полосами наружных каркасов и покрытые бурыми разводами на отсыревшей штукатурке, вполне могли сойти за срезы геологических пород, по которым можно было узнать историю каждого отдельно взятого дома, включая кривую роста благосостояния его хозяев; над головой горными утесами выпирали из стен эркеры и балконы вторых этажей, бросая на улицу обширные тени и открывая взору пешехода лишь узкую полоску выцветшего неба; а на булыжных мостовых уже вовсю бурлили, кипели и пенились мутные потоки людей.

Кого здесь только не было! Бойкие и голосистые уличные торговки наперебой расхваливали свой товар; миловидные служанки, помахивая корзинками на сгибе локтя и озорно постреливая глазками, останавливались у лотков и принимались весело, а порой и визгливо торговаться; неповоротливые возы, груженые разнообразным товаром, спешили доставить оный товар из цеховых мастерских в лавки — один такой воз ухитрился развернуться поперек дороги, чем на добрых четверть часа прекратил всякое движение по улице Горшечников; из окон вторых этажей то и дело выплескивали помои на головы нищих, занимавших свои рабочие места в тупиковых закоулках между домами, чем вызывали потоки ответной брани, а иногда и камней, отправленных в окна, откуда только что плеснули нечистотами; подобные инциденты, однако, не слишком волновали откормленных констеблей и хамоватых патрульных, так как были здесь делом вполне обычным; констебли вообще предпочитали высокомерно и равнодушно взирать на окружающий хаос с высоты лошадиной спины, а дружинники из патруля, которых в ремесленных кварталах недолюбливали (если не сказать — ненавидели), активно задирали каждого встречного, щипали служанок, раскачивали подводы, орали похабные куплеты и причиняли прохожим беспокойства куда больше, чем те же карманники, которых они, по идее, должны были отлавливать; воришки тихо и без лишний суеты освобождали горожан от излишков наличных денег, и внимания к себе старались не привлекать — в отличие от заступивших на дневную смену девиц из заведения мадам Изольды, которые так далеко высунулись из окон вышеупомянутого заведения и так призывно покачивали открывшимися в глубоких декольте прелестями, что даже расхлябанные дружинники, проходя мимо дома терпимости, по-военному четко выполняли команду «равнение направо»…

А посреди всего этого жизнерадостно грохочущего, грязно ругающегося, азартно спорящего и насквозь пропахшего жареной рыбой уличного беспорядка играли дети. Те, что помладше, возились в лужах, лепя куличики из грязи; детишки же постарше — здоровенные лбы в форме учеников реальных училищ — предпочитали более жестокие игры. Прихрамывающий старик показался им легкой добычей, и они окружили его, собираясь как следует потолкаться, но Феликс сбил одного недоросля прямо в лужу, после чего все прочие «реалисты» спешно ретировались, и Феликс смог спокойно, хотя и не очень быстро, добраться до своего нового места проживания, став по пути свидетелем одной прелюбопытнейшей сценки.

Фабула сценки сводилась к обыденному дележу места под солнцем, в роли которого выступал крохотный пятачок на перекрестке улицы Горшечников и улицы Лудильщиков. На место претендовали: с одной стороны — пожилой шарманщик на липовом (в обоих смыслах) протезе, занимавший пятачок возле афишной тумбы с незапамятных времен и считавший его своей законной вотчиной; и с другой стороны — обритый наголо и облаченный в камзол с картонной чешуей проповедник Слова Дракона. Феликс поспел к самому концу конфликта: шарманщик, прихватив свой инструмент и ощипанную ворону, заменявшую ему попугая, понуро брел в неизвестном направлении, в то время как проповедник забрался на принесенный с собой ящик и громогласно воззвал:

— Внемлите, братья! Истинно реку вам Слово, данное мне господом нашим Драконом, крылатым защитником и повелителем рода людского…

У проповедника смердело изо рта, да так сильно, что это ощущалось даже на расстоянии в несколько ярдов. Зеваки, привлеченные сварой между шарманщиком и фанатиком, паствой становиться не пожелали и быстро разошлись. Феликс, брезгливо морщась, все же постоял немного, внимая истории о добром и мудром Драконе, сошедшим с небес на землю, дабы наставить людей на путь истинный и каленым железом выжечь скверну безбожия… К середине истории у фанатика случился припадок религиозного экстаза, с обязательными в таких случаях выкриками, брызгами слюны и хлопаньем в ладоши, и Феликс плюнул и пошел дальше. Идти ему оставалось всего ничего…

Огюстен снимал четырехкомнатную квартиру в бельэтаже сильно обветшалого особняка на углу улиц Лудильщиков и Шорников. Не так давно первый этаж особняка занимала аптека, где наряду с обычными медикаментами можно было купить лекарственные травы, поддельный корень женьшеня или мандрагоры, обереги от дурного глаза и, в особых случаях, морфий без рецепта. Такие «особые случаи» позволяли аптекарю содержать весьма роскошную квартиру прямо над аптекой, где он проживал вместе со своей престарелой матушкой, и где его и арестовали жандармы полгода тому назад во время одного из ночных рейдов, так часто имевших место минувшей весной. Матушка аптекаря, оставшись в одиночестве, забросила аптечные дела и стала сдавать квартиру в наем. Сейчас застекленная дверь аптеки была намертво заколочена досками, а витрину изнутри покрывал слой белой краски, и попасть в квартиру можно было только со двора.

Во дворе страшно воняло. У стен громоздились отвратительные на вид бурты земли, перемешанной с навозом, известью, золой и еще Хтон знает чем; некоторые из куч носили следы недавнего выщелачивания. Домохозяйка терпела это безобразие, сотворенное новым жильцом для своих химических опытов, исключительно благодаря щедрости мсье Огюстена, к которой недавно присовокупился авторитет господина Феликса. Хозяйка была старая женщина, и героев уважала по-настоящему, чем иногда злоупотреблял Огюстен, задерживая выплаты квартирной ренты — доходы предприимчивого француза при всей своей величине страдали нерегулярностью…

Убравшись с улицы, где воздух уже начинал обретать температуру и вязкость, более присталую горячему киселю, и быстро миновав с зажатым носом провонявший химикалиями двор, Феликс поднялся по темной лестнице и очутился в гостиной их общей с Огюстеном квартиры. Интерьер гостиной, с мещанской пошлостью задрапированный безумным количеством бархатных чехлов для мебели, обтянутых сафьяном подушек и белых вязаных салфеток с непременной бахромой, тонул в полумраке. Тяжелые портьеры были задернуты до половины, препятствуя всякому движению воздуха сквозь слегка приотворенное окно, и в комнате ощущался застоявшийся запах дыма (но не свечного — этот горчил сильнее, и вызывал в памяти невнятные ассоциации), дешевых духов и давно не стиранных носков. Духами в этом доме могли пользоваться только те уличные девки, которых Огюстен без зазрения совести приводил на квартиру, нимало не смущаясь наличием там Феликса — но сейчас запах был достаточно слаб, и Феликс мог с уверенностью предположить, что последний раз Огюстен поддался зову плоти не ранее, чем два-три дня назад. С носками тоже загадки не возникало: сегодня была уже суббота, а в прачечную Феликс ходил по четвергам, и так как этот четверг он провел в мансарде «Меблированных комнат Матильды Розекнопс», то груде грязной одежды на полу ванной комнаты суждено было пролежать там еще полторы недели. Что же до горького дыма, то причину его появления Феликс выяснил, пройдя из гостиной в рабочий кабинет Огюстена, превращенный французом в подобие алхимической лаборатории.