В Кабуле полпред Раскольников, наслышанный о революционных подвигах Баратова, пригласил его к себе и предложил стать постоянным дипкурьером посольства. Аршак согласился. Паек дипкурьеру полагался хороший, платили неплохо, а что дорога опасна - так старый абраг привык относиться к свисту пуль немногим серьезнее, чем к комариному писку: свою все равно не услышишь! К тому же, весь Кабул только и говорил, что у русского "сафир-саиба" жена-красавица, настоящая луноликая Лейли, розоустая Ширин. Занятно было посмотреть на русскую Ширин! Аршак увидел Ларису - и словно на десяток лет назад провалился: те же знойно-туманные черные глаза, тот же взгляд, слишком печальный для красной героини и первой красавицы при эмирском дворе... И даже книжка в руках! Кажется, у Эмине тоже французская книжка была.

Аршак стоял и глазел на Ларису, как влюбленный мальчишка. Сам Раскольников это заметил, и поскольку был не в духе и навеселе, презрел заслуги Аршака перед пролетариатом и обругал нового дипкурьера "ослом". А еще пригрозил свинцовым кулаком и пообещал "убить, если свои наглые зенки пялить, куда не надо, будет". Тогда Аршак открыто глазеть на красавицу перестал: Раскольников, внушал даже его отчаянной душе заметное опасение. Но, встречаясь с Ларисой в тенистом саду посольства или в его длинных коридорах, здоровался с красавицей подчеркнуто официально: "Здравия желаю, товарищ Рейснер!", а сам бросал на жену полпреда быстрые и косые страстные взгляды. Погубят его неуместная пылкость нрава и томные моря женских глаз, непременно погубят!

К тому же угодить Раскольникову у Аршака никак не получалось. А ведь никто другой не был здесь, на афганской границе, больше на своем месте, чем он! Потребовал эмир Амманула у Советской России доставить по договору первый боевой аэроплан. Аршак предупреждал: в горах и на коне заблудиться ничего не стоит, а с неба вообще никаких примет не заметишь! Нет, "умные головы" в наркоминделе и наркомобороне отправили четырехкрылый "Сикорский - XVI" с военпредом Колокольцевым и военлетом Плотниковым "своим ходом". Разумеется, фанерная птица сбилась с пути и, когда подошло к концу горючее, шлепнулась на брюхо еще до афганской границы. Ее седоки оказались в лапах басмаческой банды, главарь которой, бывший царский офицер Юсуп-бек Сайдахметов, был не только заклятым врагом Советской власти, но и разбойником не хуже самого Аршака.

Военлета Плотникова он отпустил, а военпреда Колокольцева басмачи облили остатками керосина из самолетного бака, подожгли и поволокли орущий факел на аркане по степи. "Это ужасно... Вы чуждый цивилизации дикий варвар! - буркнул английский советник, зажимая нос батистовым платком. - И, кстати... почему не обоих?" "My dear friend, - ответил Юсуп-бек, - В комиссаров мы должны вселять ужас, а простой служака пусть знает, что, сдавшись, может рассчитывать на пощаду. Большевики будут ослаблены еще до боя! Психология. Вам не доводилось читать Зигмунда Фрейда? Он очень тонко писал о подсознании..."

Так что Фрейд явно препятствовал переброске самолета в Афганистан. И только Аршак Баратов догадался доставить аэроплан в Афганистан в разобранном виде, на лошадях и верблюдах. И двинулся странный караван - через пески Туркестана, пограничный кордон Кушки и хребты Гиндукуша - прямиком на Кабул. Сам Баратов ехал впереди на карабахской лошадке с красивым и нежным именем Ширин. Красива была его лошадь, как сама Ширин - жена шаха, которую безответно любил каменщик Фархад. Сейчас, столетия спустя, история повторялась. Вот только кого любил ставший разбойником бедный каменщик - жену "шаха" Раскольникова или свою первую любовь в ней - он и сам не понимал. Не было времени понимать: смотрел по сторонам зорче орла, зазеваешься - поймаешь пулю. Кругом одни враги Советской власти, а в конвое - всего два эскадрона ЧОН. Усатый военлет Радченко даже ночью не снимал с головы кожаный шлем. Когда Аршак спросил почему, тот ответил, то ли шутя, то ли серьезно: "Это чтоб когда басмачи вас всех перережут, они сразу поняли, что я пилот - и отпустили!"

Пару раз на них наскакивали басмачи Сайдахметова - ЧОНовцам с трудом и не без тяжелых потерь удалось отразить оба наскока. Когда после Кушки в охрану заступили афганские сарбозы в засаленных халатах, мохнатых папахах и с английскими "энфилдами" у седла, наскоки прекратились. "My friend, афганская конница это вам не большевики... с которыми, мы, кстати, тоже не справились, - пояснил возмущенному английскому советнику басмач Сайдахметов, - Сюда бы моих молодцов-улан из четырнадцатого года! Или казачков сотню, а лучше - две! Мои нукеры - вчерашние батраки и землепашцы. Из всех воинских искусств они в совершенстве овладели только одним: устрашающе верещать при нападении. К тому же, они нужны мне живыми!"

И самолет доставили в полпредство, честь по чести, а перед торжественным въездом в Кабул даже перегрузили детали на огромных слонов - для пущей важности! Вокруг носились местные всадники, палили в воздух и отчаянно джигитовали. Аршак, начальник охраны советского полпредства и даже усатый пилот Радченко пытались соревноваться с ними в джигитовке. Войска во вполне европейского вида мундирах шеренгами отгораживали от процессии грязно-разноцветную толпу, с любопытством галдевшую, указывая на пришельцев с севера: "Шурави! Шурави!"

С караваном в Кабул прибыла бригада путиловских рабочих. Бедняги отчаянно страдали от малярии, поглощали - "исключительно для борьбы с расстройством желудка" - фантастические количества контрабандного виски и, кляня на чем свет стоит "ихнюю авганскую матерь", собирали фанерную боевую птицу по кусочкам. Склепанный самолет тарахтел мотором, крутил лопастями, довольно бойко бегал по летному полю, пару раз даже пытался подпрыгнуть - неловко, как курица, - но взлететь так и не смог. Яйцеголовый в своем шлеме военлет Радченко вылез из кабины, развел руками и произнес в оправдание какую-то на редкость красивую, но непонятную фразу, из которой Аршак запомнил только одно слово: "Авионика". Полпред Раскольников раздраженно выбранил военлета, резко повернулся и зашагал прочь. А эмир Амманула, наблюдавший за испытаниями, только скривил в презрительной улыбке тонкие губы, наклонился к жене полпреда несколько ближе, чем позволяли дипломатические приличия, и сказал по-французски:

- Вероятно, ma chere madame Laure, чтобы летать в нелегких условиях Ориента, надо быть англичанином или французом. Специалистам из вашей республики это не по силам.

- Ваше сиятельство, наши специалисты здесь не при чем, - нисколько не смутившись, ответила красавица, - Скорее всего, это ваши люди недосмотрели и потеряли по дороге какую-то важную деталь.

- Аэроплан везли и не довезли ваши люди, Laure, а отнюдь не мои, - сухо ответил эмир и велел подавать автомобиль.

Аршак не знал, куда спрятать глаза. Дьявол с ней, со Страной Советов, и даже гнев Раскольникова не страшен. Он заставил Ее оправдываться за то, в чем был виноват сам. В тот же вечер они страшно напились с военлетом Радченко, и Аршак сам не помнил: то ли рассказывал ему про Эмине из своей юности, то ли расспрашивал, кто такая "Авионика". На следующий день Радченко бежал в Индию к англичанам, где, как рассказывали потом, все аэропланы у него благополучно взлетали и даже находили дорогу над горами.

После истории с самолетом Аршак попал у Раскольникова под двойное подозрение: не только как очередной воздыхатель его жены, но и как "пособник саботажника и изменника социалистического отечества, в прошлом белогада и офицера Радченко". Бывшему абрагу и ветерану классовых боев в Туркестане с такой характеристикой стало в Кабуле несколько неуютно. Аршак начал припоминать, что усатый летун вроде бы звал его с собой, и серьезно подумывал, не махнуть ли и ему к "джентльменам" - от стенки подальше. Раскольников - бешеный, он Аршака и здесь шлепнет, никакие связи в Наркоминделе не спасут.