А в конце этого великолепного дня они вместе отправились в постель, но на этот раз Руфа, все еще испытывая стыд из-за своего провалившегося «спектакля», прикрыла свою наготу футболкой. Тон их медовому месяцу был задан.

Ложиться вечером в постель и не заниматься любовью стало обычной практикой. Ночь за ночью Руфа лежала без сна рядом с мужем и слушала его ровное дыхание. Невероятно, но он спал. Он привык засыпать в местах, гораздо более неудобных, чем двуспальная кровать с женой, жаждущей его любви. И если бы не один-единственный раз, Руфа всерьез стала бы беспокоиться о том, что с ним или с ней не все в порядке.

От одного только воспоминания о ТОЙ ночи у нее перехватило дыхание. Она с одержимостью, хотя и не без некоторой доли смущения, воскрешала ее в памяти. Впрочем, это была и не ночь даже, а знойный, грозивший окончиться дождем день.

* * *

— Мне сказали, это что-то вроде местного бренди. — Эдвард наполнил бледно-золотистой жидкостью бокалы и протянул один Руфе. Аромат напитка, впитавшего в себя аромат спелого винограда, смешивался с запахом лаванды, сосен и розмарина, посаженного под верандой. Сильвия, пожилая прислуга, чьи услуги входили в стоимость аренды, убирала остатки их неторопливого обеда.

Руфа знала, что ей нельзя много пить, и обычно ограничивала себя бокалом красного вина. Но бренди подействовал на нее совсем по-другому. С каждым глотком по ее телу разливалось спокойствие.

Они сидели в тени большого зеленого зонта на толстых подушках из набивного ситца, пахнувших запекшейся пылью. В побеленных кадках алела герань. Стены виллы были увиты пурпурными цветами бугенвиллей.

— Это просто рай, — промолвила Руфа. — Абсолютный рай. Я не хочу его покидать.

— Выпей еще, — сказал Эдвард и вновь наполнил бокалы.

Они говорили, как обычно, о ремонте, который все еще продолжался в Мелизмейте. Руфа смеялась над рассказами Эдварда о безумных предложениях Розы по перестройке дома. Он вспоминал о Хейсти с любовью, и это давало ей ощущение полной безопасности.

Бренди наполнил ее тело сладкой истомой. Она вновь протянула бокал.

Эдвард, раскованный и нежный, засмеялся, глядя на нее.

— Не глупи — ты и так абсолютно пьяна.

— Почему? Я никогда не пьянею. Я даже не предполагала, что это так здорово. Я только сейчас открыла для себя алкоголь, до сих пор я никак не могла понять, почему все столько о нем говорят.

— Бренди пошел тебе на пользу. Наконец-то ты перестала обдумывать, что делать дальше.

— Я бы хотела, чтобы мама видела меня сейчас. Она бы поняла, насколько хорошо ты мне подходишь.

Руфа отпила еще немного бренди. Откинувшись на подушки, она смотрела вдаль на коричневато-желтые поля и чувствовала, что все ее тревоги чудесным образом прошли. Она ощущала полный покой, однако, когда она попыталась повернуть голову, все вокруг закружилось. Ей хотелось закрыть глаза. Ее тело жаждало любви и ласки. Каждая клеточка ощущала себя живой. Она почувствовала, как набухли ее соски под шелковым платьем, между ног разлилось приятное тепло.

Эдвард обнял ее. Его голос был мягким и дразнящим, когда он прошептал ей на ухо:

— Посмотри на себя — ты мертвецки пьяна. Тебе лучше лечь.

Она вздохнула:

— Я не могу пошевелиться.

— Тебе и не придется.

Он поднял ее и понес через веранду. Они оба смеялись. Руфа не знала, что ее развеселило, но жизнь стала вдруг прекрасной. Она ощущала близость тела Эдварда. Она теснее прижалась к Эдварду.

Потом она ощутила под собой мягкий матрас их огромной двуспальной кровати. Эдвард стягивал с нее сандалеты.

— Ты хочешь, чтобы я снял с тебя платье? — пробормотал он.

— Ммм… Да. — Она не смогла бы сделать это сама, даже при желании.

Она почувствовала, как его теплые крепкие пальцы расстегивают пуговицы. Он стащил с нее шелковое платье, обнажив тело. Она почувствовала, как он приник губами к ее груди. Откуда-то издалека донесся ее собственный громкий вздох, полный страсти.

В следующее мгновение Эдвард вдруг оказался на ней, практически полностью одетый, и она ощутила, как что-то движется внутри нее. Он сделал еще одно быстрое движение, и ее ноги обхватили его талию. В эту минуту для нее не существовало ничего, кроме острого желания слиться с ним в одно целое. Огромная кровать раскачивалась в такт их бешеной пляске.

Потом Руфа лежала и смотрела, как Эдвард в полумраке комнаты с закрытыми ставнями окнами молча срывает с себя одежду. Она чувствовала себя так, будто он разбил ее на мелкие кусочки и теперь собирает заново. Где-то в глубине ее затуманенного сознания мелькнула мысль: как могла та, старая Руфа, считать беднягу Джонатана хорошим любовником? Эдвард был абсолютно другим. Его тело было крепким и стройным, с четкими треугольниками волос на груди и в паху. Она зачарованно наблюдала за его членом, удивляясь, как такая огромная штука могла поместиться внутри нее, и безумно желая вновь ощутить ее внутри себя.

На этот раз он действовал очень медленно, наблюдая за ее лицом и сдерживая себя до тех пор, пока они оба не достигли оргазма. Эдвард издал протяжный стон, полный блаженства. Все вокруг перестало существовать для Руфы. Она лежала, прижавшись к его груди и постепенно погружаясь в сладкий, безумно счастливый сон.

* * *

Вздохнув, она попыталась отогнать воспоминания прочь, но слишком поздно — перед глазами встал следующий день. Она проснулась рано утром с дикой головной болью, потом ее рвало, и она поклялась, что больше никогда не притронется к спиртному. Эдвард был необыкновенно внимательным. Вечером, при свете луны, когда она уже настолько пришла в себя, что смогла выпить стакан ромашки, он тихо извинился. Когда она стала заверять его, что ему нет необходимости извиняться, он сделал вид, что не слышал ее. Едва ли она могла винить его за это — из зеркала на нее смотрело бледное одутловатое лицо с темными кругами вокруг красных глаз. Она была похожа на ожившего мертвеца. Несколько раз она ловила взгляд Эдварда, который смотрел на нее с беспокойством, словно ужасаясь тому, что он по ошибке убил человека. Больше они не занимались любовью.

Руфа страстно мечтала, чтобы он вновь обладал ею, и несколько раз, испытывая стыд оттого, что ей приходится так унижаться, она деликатно намекала ему на свое желание, но он игнорировал все ее намеки. С таким же успехом она могла говорить об этом кирпичной стене. Она не хотела спрашивать его прямо, боясь получить отказ. Ее очень пугали приступы депрессии Эдварда, когда он окружал себя неприступной стеной. Иногда она даже боялась его. Хотя его дурное настроение никогда не было направлено на нее, в такие моменты он становился совершенно чужим.

Сейчас, когда они вернулись домой, он стал больше похож на себя. Прошлой ночью они опять не занимались любовью, но вовсю веселились лежа в постели. Руфа просто покатывалась со смеху над язвительными замечаниями Эдварда в адрес Рэна. Настроение Руфы улучшилось и стало примерно таким, каким было до свадьбы. В конце концов, окружающий ее мир остался прежним, и замужество не вызвало в нем существенных изменений.