Оказалось, наш любознательный Фридрих проводил эксперимент. По его приказу во дворец были доставлены двадцать грудных детей, которых воспитывали молчаливые, а возможно, и немые слуги. Детей кормили, ухаживали за ними, но под страхом смерти с ними никто и никогда не разговаривал. Мрачные люди в чёрном трудолюбиво делали своё дело, ни разу не обняв малыша, не сказав ему доброго слова, не погладив по голове. Фридриху было интересно, на каком языке заговорят эти лишённые живого человеческого общения дети. По его версии, дети приучаются к тому языку, на котором с ними начинают общаться, но если исключить этот «вторичный», современный язык, дети заговорят на древнем — изначальном и правильном языке.

К моему появлению в запретных комнатах из двадцати осталось всего двенадцать вялых, ни черта не понимающих сопляков. Когда же я высказал мнение, что детей нужно срочно раздать по семьям, Фридрих велел мне убираться прочь и не показываться ему на глаза, пока он не решит, что со мной делать. Меж тем я был нужен ему во время сватовства в Англии, так как должен был, взглянув на принцессу, написать для неё песню по всем законам куртуазной поэзии.

Но вместо того, чтобы сидеть и не высовываться, я поведал об увиденном одной милой девушке, которую любил, и она предложила мне бежать от императора, предварительно выкрав из тайных покоев двенадцать невинных младенцев. Мне было жалко терять придворную карьеру. С другой стороны, дома в Германии у отца уже был лен, и там я мог бы спрятать двенадцать детей, для которых моя девушка стала бы любящей матерью. К тому же в воздухе уже ясно ощущалась гроза: собирающиеся заключить счастливый брачный союз императоры не сажают своих родных детей в тюрьмы! Тот, кто не пощадил родного сына, не помилует уже никого! История же с детьми и вовсе испортила мне настроение: перед глазами то и дело мелькал царь Ирод с убиенными младенцами. В общем, я решил совершить предательство и выкрасть детей.

— Вы герой, Вальтер фон дер Фогельвейде! Вы истинный герой! — задохнулась от восторга Анна.

— Герои не совершают подвигов, рассчитывая на что-либо. Они должны быть бескорыстны. Я же думал о даме моего сердца, которая, не желая покидать императорскую службу, два года отказывалась выйти за меня замуж, и вот теперь... Она требовала подвига, и я был готов на этот подвиг. Хотя ещё плохо понимал, как вывезу двенадцать детей и жену, которую опознает в лицо любой замковый стражник...

Как выяснилось, дама моего сердца оказалась более преданной подданной, нежели я. Когда я приблизился к заветной комнате, мне послышался шорох. Впрочем, там же были дети — и я затаился, вслушиваясь в происходящее. Но чёрные слуги обычно не произносили ни слова, а дети не умели разговаривать... Наконец я осторожно отодвинул расшитую мавританским узором тяжёлую штору, закрывающую проход, — и в следующее мгновение ощутил невероятную боль в глазу. По лицу потекло, я отшатнулся. Передо мной с окровавленным длинным ножом возвышался император.

Тут же подоспела стража, меня дотащили сначала до дворцового лекаря, который, дав мне макового молочка, принялся пестовать рану. Я плохо помню события того дня. Мне давали пить вино, вкуса которого я не чувствовал.

Когда же на следующий день Фридрих пожелал милостиво простить меня, оказалось, что происшествие сказалось на мне самым плачевным образом, потому как можно послать в Англию одноглазого свата, с кем не бывает, но совсем другое дело — человека, который не может и двух шагов сделать по прямой. К тому же у меня был жар, я почти что бредил. В общем, повозившись со мной несколько минут и поняв, что отправлять меня в Англию — себе дороже, Фридрих сгоряча упрятал меня в Никастро, куда несколькими годами позже отправит и своего сына.

— А что стало с вашей невестой? — полюбопытствовала Анна. — И как сложилась судьба этих двенадцати детей?

— Невеста... Меня выпустили, когда Фридрих женился и его жена понесла от него. На радостях, я полагаю. К тому времени я вполне оправился от раны и начал свыкаться со своим новым положением. В общем, меня помыли, переодели и вернули пред светлые очи императора. Что же до дамы сердца ... Никто не знал, куда она пропала, говорили, будто бы Его Величество выдал её замуж и теперь она проживает в каком-то крошечном городке... Полагаю, её попросту удавили по-тихому, потому что, кому же хочется, чтобы она болтала о загубленных младенцах.

К моему возвращению из двенадцати уцелело только шестеро, но Фридрих уже утратил к ним интерес. Так только, сообщил походя, что эксперимент, мол, не удался. Я же больше не любопытствовал на их счёт.

Впрочем, это мы отвлеклись от прекрасной принцессы, и зачем-то начали рассуждать об истории моего увечья. А дело-то встало.

На последних словах трубадура Рудольфио покосился на гобелен, за которым размещалась тайная комнатка с дежурным писарем. Когда летописцев пригласили на очередную трапезу, бесшумный трудяга, должно быть, поднялся со своего места и вышел на цыпочках, неся перед собой листы с непросохшими на них чернилами в личные покои Спрута.

* * *

...Анна выглянула в окно и испугалась. Вдруг ей показалось, что замок окружают дети, одетые в белое с крестами на плащах. Целые полчища детей поднимали над головами здоровенные распятия, украшенные цветами, и пели. Она различила смотрящего на её окна невысокого мальчика с апостольским посохом, в котором признала Николауса. Рядом с ним чёрными воронами казались два монаха с капюшонами, скрывающими лица.

Девочка зажала себе рот, чтобы не закричать. Процессия пела, покачиваясь в такт песне, а потом вдруг медленно сдвинулась с места и потекла бесконечным хороводом вокруг замка. Детей было очень много, и все они, взявшись за руки, ходили и пели, пели и смотрели на окна замка, не смея приблизиться, но словно ожидая чего-то.

Возможно, видение, поразившее Анну, просто промелькнуло перед её глазами. Удивлённый, что сестра стоит неподвижно около окна, а не идёт к столу, Константин нашёл её, всматривающуюся в ров, через который, как сказал хозяин замка, невозможно выбраться, но очень легко сломать себе шею.

Когда Константин попытался увести Анну, бережно взяв её за плечи, ров быстро наполнился водой, вода летела бурным потоком, и дети вдруг один за другим начали прыгать в волны, исчезая в них. Анна закричала, и наваждение исчезло...

— В то время английский королевский двор располагался в Вестминстере, — откашлявшись, начал после перерыва Вольфганг Франц. — Мы везли с собой скреплённую золотой императорской печатью грамоту, в ней Фридрих просил в жёны сестру короля Англии, Изабеллу.

Разумеется, зная о нашей миссии, нас приняли со всеми полагающимися в таких случаях почестями. У дверей процессию сватов встречали четыре герольда с серебряными фанфарами, с которых свисали квадратные знамёна с королевскими гербами. Когда мы поравнялись с, казалось, застывшими герольдами, те вдруг вскинули свои трубы, возвещая о нашем прибытии. Золотые плащи их сияли в свете факелов, огонь играл на начищенных до зеркального блеска фанфарах.