— Это дело фактически рассматривается в прессе! Приговор вынесут до суда, а не после.

Я много думала о том, как жил Годфри в то время. Весь день на работе, постоянные совещания со своими многочисленными помощниками. А потом бессонные ночи, размышления, поиски хоть каких-нибудь слабостей в обвинении, хоть каких-нибудь зацепок, чтобы сказать:

— Могу сообщить вам, господа присяжные заседатели…

Что? Что он мог сообщить? Что Джим был хорошим малым, давал хорошие обеды и прекрасно играл в бридж? Что он был добропорядочным гражданином, который провел вечер в невинной беседе с женщиной, после этого почему-то убитой? Что у него довольно часто шла носом кровь и эта кровь вполне могла попасть на его одежду?

Джим продолжал упрямо молчать, и Годфри все так же мучался и не спал по ночам. Так виновен все-таки Джим или нет?

Думаю, что еще за день до суда у Годфри не было на этот счет четкого мнения. Пока я ему не помогла, хотя помощь была очень небольшой. Но эта помощь его приободрила. Именно на ней он построил всю стратегию защиты. Но полной уверенности у него, по-моему, все равно не было.

Наша беседа с инспектором вечером за два дня до начала суда имела странный характер. Он вошел с решительным видом, явно задавшись определенной целью. Это было видно даже по его одежде. За редким исключением, инспектор всегда был одет весьма тщательно, но в тот день он был просто безупречен.

— Я пришел как частное лицо, — заявил он с порога. — Прошу учесть, что сегодня я не полицейский.

Потом с легким смущением добавил, что испытывает ко всем нам дружеские чувства. Что ему всегда нравилось беседовать со мной, что Джуди ему симпатична. Потом сел, замолчал и уставился на свои хорошо начищенные ботинки.

— В таком случае, — предложила я, — раз, как говорится, время сейчас нерабочее, а у меня есть виски, купленное еще моим отцом, то не хотите ли выпить?

Он хотел. И выпил.

Это его, наверное, расслабило. Может быть, он ради этого и пришел. Во всяком случае, он сообщил, что не хотел бы, чтобы в следующие несколько дней правосудие допустило ошибку, но что дела обстоят достаточно плохо.

— Обвинение добивается приговора. Оно к этому стремится. Так и будет. Учтите, что прокурор убежден в своей правоте. Я с ним говорил. Он уверен, что на его стороне Бог и истина. Но есть несколько фактов, на которых они вряд ли будут останавливаться подробно, и об этом я хотел бы поговорить с вами.

После этого он изложил нам линию, которой должна придерживаться защита. Передо мной лежат листы с записями, которые я тогда сделала для Годфри Лоуелла:

«а) Джима судят за убийство Сары, но неизбежно всплывает и история убийства Флоренс Гюнтер. Почему на следующий день после убийства Флоренс в машине Джима не было никаких пятен, но позднее пятно появилось?

Скажите Лоуеллу, чтобы он обязательно задал этот вопрос: обвинению он не нужен.

б) Найдите Амоса и вызовите его в качестве свидетеля. Трость закопал он. На ней было полно его отпечатков.

в) Спросите лаборанта, который обследовал с микроскопом одежду Сары Гиттингс. Что он нашел на одной из пуговиц? Мне это может стоить работы, но он кое-что нашел. На одной из пуговиц был намотан длинный белый волос.

г) Спросите его еще, этого с микроскопом, что это за волос. С головы или из парика?

Сам я думаю, что волос из парика. Пусть представят этот волос как вещественное доказательство. Он у них есть.

д) Спросите его также, что он нашел на том суку с Ларимерского участка.

Он нашел там кое-что еще, кроме крови и волос убитой женщины. На одном конце обнаружил несколько волокон ткани. Черной или серовато-черной. Они у них тоже есть.

е) Надо особо выделить вопрос о том, где была Сара в течение трех часов — с семи до десяти вечера. Где она была?

В этом может заключаться вся разгадка.

И еще:

ж) Почему обе колотые раны на теле Сары одинаковой глубины?»

Он откинулся в кресле, явно удовлетворенный тем, что сделал.

— Такова, по-моему, ситуация, — объяснил он. — Пусть Лоуелл использует эту информацию, как хочет. Допустим, есть человек, решившийся на убийство. Он идет на убийство. И у него есть оружие, то есть рапира. Длиной полтора фута, острая как игла. Что он делает? Со всей силы вонзает ее в тело жертвы. Силы у него есть. И много. Если бы ваш дед дрался на дуэли таким оружием, он бы проткнул человека насквозь, правда? Если бы, конечно, противник дал ему шанс!

Но в нашем случае есть две колотые раны, и обе — мелкие. Это не случайность, это — закономерность. Для меня, по крайней мере. Понятно, что удар был сделан коротким ножом. Шпагой так можно уколоть только один раз, первый раз. Но второй раз — никогда!

Я взглянула на свои записи.

— А что вы имели в виду, говоря о парике?

— Волос оказался необычным. Без корня. Волос вырывается обычно с корнем. На нем не было ни грязи, ни всего того, что обычно бывает на обычных волосах. Но много бриллиантина. Учтите, речь идет только о шансе. Но у этого шанса есть перспектива. Человек, достаточно старый, чтобы иметь седые волосы такой длины, слишком стар, чтобы засунуть тело в коллектор.

— То есть этот человек, кто бы он ни был, был в гриме?

— Я только хотел сказать, что это возможно. Понимаете, люди часто гримируются при совершении преступлений. Вообще преступник гримируется практически только тогда, когда идет на дело или когда бежит. Иначе говоря, тех, кого видят на месте преступления или возле него, запоминают по внешним признакам: по волосам, бровям, одежде и так далее. Но на самом деле преступник выглядит иначе.

— И обвинение на суде это обсуждать не собирается?

— А зачем? — спросил он рассудительно. — Блейку это не поможет. Откуда мы знаем, был он в парике в тот вечер или нет?

— Тогда зачем вообще все это нужно?

Он улыбнулся.

— Чтобы произвести впечатление на присяжных. Никто же не доказал, что Джим Блейк был в парике или у него вообще был парик. Я думаю, что не было. Но пусть Лоуелл проработает этот вопрос о трех часах и неизвестном парике. Будет хоть о чем поговорить.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

На следующий день я отнесла эти записи Годфри Лоуеллу. По