– В чем же тут двойные стандарты? – Мать принялась крошить шоколад.

– Если собака нас защищает, значит, она хорошая собака, правильная. А если она…

– Прекрати демагогию.

Дело серьезно. Обычно мать не орет. Во всяком случае, в самом начале семейного совета. Нет, иногда она орет, но не так.

Отец пожал плечами и вернулся к изучению мушечного каталога.

– А ты знаешь, что мне сказал Валентин? – спросила у него мать. – Он мне сказал, что это непростая собака. Совсем непростая.

Отец читал каталог.

Мать вскочила и стала ходить вдоль стены.

– Эту собаку специально натренировали нападать на людей, – выдала мать.

Отец промолчал.

– Ты что, меня не слышал?! – возмутилась мать. – Это собака, которую специально надрессировали нападать на людей. На бродяг. Это омерзительно.

– Насколько я понимаю, именно это спасло жизнь нашей дочери, – негромко сказал отец.

– Что?! – Мать не расслышала.

Сделала вид.

– Именно это спасло жизнь нашей дочери, – повторил отец громче. – То, что кто-то приучил Герду нападать на бомжей, спасло жизнь нашей дочери.

Мать остановилась. Посмотрела на холодильник, открыла, достала замороженные блинчики, положила их на подоконник.

– Она на самом деле Альку спасла, – сказал я. – И меня. Ты про это забыла?

– Я про это не забыла. Но она… Она… Я боюсь! Мне кажется, мы должны…

Мать снова начала подбирать слова. Отец открыл пособие по вязанию мушек, запустил видео и стал наблюдать за изготовлением какой-то совершенно необыкновенной мушки, похожей на павлина.

– Мы должны найти ей новых хозяев, – наконец сформулировала мать.

Я хмыкнул.

– Что смешного? – тут же ощетинилась мать. – Мне кажется, в этом нет ничего смешного! Ты, я смотрю, фыркать в последнее время часто стал.

– Да просто…

Отец пнул меня под столом.

– Игорь хочет сказать, что это будет сложно сделать, – сказал отец. – Как ты это себе представляешь? Разместим в Интернете объявление? Имеется отличная собака-компаньон, для дома, для семьи. Бонус – нападает на бомжей, бродяг и маргиналов.

Мать покривилась.

– Трехлетку вообще, скорее всего, никто не возьмет. – Отец промазал мушку клеем. – Кому нужна взрослая собака?

Мать замолчала, стала думать. Отец вязал мушку.

– В конце концов, есть приюты для животных, – сказала мать. – Мы можем отдать животное туда, можем выделять деньги. Никто же не говорит о том, чтобы взять – и выбросить, это подло, конечно. Но дома… Дома держать ее неразумно.

– Мне кажется, это не совсем верно, – возразил отец.

– И что же тут неверного? – осведомилась мать. – Я смотрю, тебя на педагогику потянуло?

Раньше они при мне про педагогику не рассуждали. А теперь почему-то перестали стесняться.

– Неверно, – подтвердил отец. – Дети должны привыкать к ответственности. Сначала взять собаку, а потом ее сдать – это безответственный поступок. Это развращает.

– Это разумный поступок, – твердо сказала мать. – Безответственно оставлять в доме источник угрозы! А потом, эта собака, она оказывает вредное воздействие.

– Тебе не кажется, что это какой-то бред? – Отец впервые оторвался от каталога. – Как может собака оказывать вредное воздействие?!

Мать вдруг стала есть шоколад. Некоторое время все молчали, только мать сосредоточенно жевала горький шоколад.

– А, кажется, понимаю, – сказал отец негромко. – Это ужасно, конечно, некрасиво. Такая нетолерантная собака.

– При чем здесь это?! – вспылила мать. – Я не про это совсем! После всего, что узнала, я… Я буду ощущать дискомфорт рядом с ней. Я уже чувствую беспокойство…

– Иногда беспокойство полезно, – сказал я.

По щекам у матери забегали бордовые архипелаги, они вспыхивали и гасли, являя крайнюю степень бешенства, и я подумал, что вот так мать похожа на какую-то глубоководную рыбу, которая резкой сменой окраски собирается привлечь добычу. На латимерию из бездны художника Левиафанова.

Вмешался отец.

– Нам надо отдохнуть, – сказал он. – Отдохнуть и отдышаться. Предлагаю пикник. Съездим на Золотой Берег, подышим воздухом. И тогда решим.

– А я уже все решила, – сказала мать.

– Вот съездим – и решим, – постановил отец. – Думаю, послезавтра.

И надо было с кем-то поговорить.

Нет, надо было с кем-то поговорить, не с кем-то, а с ней.

Давно надо было поговорить, не придумывать всякие глупости с письмом, а поговорить. Дураком надо быть, чтобы на письма надеяться. Только что сказать…

Едва я начинал думать про это, как всякая решимость пропадала. Все придумываемые слова представлялись глупыми, пустыми, неправильными, их говорят тысячу раз каждый день, и они уже обветшали, но их все равно говорят всякие упорные безумцы, а я ведь не дурак. Не дурак.

Мы встретились возле кооперативного техникума, у клумбы, там, где памятник Есенину. Я пришел первым, а до меня прошел дождь, и от этого казалось, что Есенин плачет. По лицу у него текли ручейки, и я стал думать – это так оно получилось или так задумано? И то и другое мне не нравилось, потому что и с тем и с другим я встречался уже.

Потом показалась Саша. В строгом костюме, с галстуком и с небольшим портфелем. Помахала мне, подошла.

– Ну, чего тебе еще? – спросила.

– Как это? Что значит…

– Так. Мне надо идти.

Она как-то оглядывалась постоянно. Раньше она не оглядывалась, а теперь вот. И на меня не очень смотрела.

Что-то изменилось. Она изменилась. Я ее почти не узнавал, прическа – и та…

– Я хотел поговорить…

– Как дома? – перебила Саша.

– В каком смысле? – не понял я.

– Ну, так… Вообще?

– Как обычно. Терпимо. Но что-то. Мать… Мать совсем дурой стала…

И вдруг Саша влупила мне пощечину. Резко так, с размаху. Не пощечину даже, а оплеуху, так что у меня голова дернулась. И больно было.

– Эй! – только и сказал я и огляделся.

Саша треснула меня еще раз, но уже не так сильно.

– За что? – глупо спросил я.

– А ты не понял?

– Нет.

На самом деле не понял. Я уже ничего не понимал.

– За мать, – пояснила Саша.

– Но она ведь… Она…

Я начал злиться, и… С какой это стати она меня отчитывает?