Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мне сдается, что парольный сигнал «Паркплатц» — это стоянка на месте работы Дубова; он всегда оставлял машину на одном и том же месте, фарами — к гастроному; Ольга ни разу не видела его «Волгу» в ином положении, и он обычно сажал ее к себе в восемнадцать тридцать — по инструкции это как раз то время, когда ЦРУ должно было снять парольный сигнал «машина». Но с ним за рулем или без него — вот в чем вся штука? А может быть, с ними — Дубов и Ольга? Да, да, я имею в виду и Винтер, и Вронскую…
Лоренс позвонил Глэббу вечером, после ужина:
— Джон, было бы славно, найди вы для меня полчаса.
— Что-нибудь случилось, босс?
— Просто я хочу на вас поглядеть, вы меня заряжаете оптимизмом.
Когда Глэбб приехал, Лоренс сидел возле телевизора и слушал комментарий левого журналиста Алвареша; последнее время тот довольно часто и жестко выступал по поводу войск Огано, расквартированных на границах Луисбурга.
— Послушайте этого парня — он умеет бить, — сказал Лоренс.
Алвареш между тем заканчивал выступление:
— Мы, к сожалению, не перевели статью русского журналиста Дмитрия Степанова — он сейчас в Нагонии и пользуется материалами, предоставленными ему премьером Грисо. Документы только тогда являются документами, когда они подтверждены фотографиями, высказываниями, официальными заявлениями. Степанов привел высказывание генерала Огано. Я повторю это высказывание — Огано до сих пор не отмежевался; видимо, это трудно сделать: «Я не стану привлекать к ответственности тех моих ребят, которые вздернут на столбах русских, приехавших в Нагонию, — я солдат, и мне понятно чувство ненависти». В Нагонию приехало четыреста русских специалистов: из них сто врачей, сорок агрономов, пятнадцать преподавателей университета, девяносто геологов, шестьдесят эпидемиологов. Да, приехали разные специалисты, это — правда.
Степанов продолжает: «Как им было не приехать, когда Огано заявил корреспонденту „Кроникл“ месяц назад: „Мои люди готовы к последнему сражению. Мои люди знают, как стрелять от живота и бить ножом в ключицу, следовательно, мои люди знают, как побеждать. Мы овладели новейшей техникой, мы чувствуем крепкую спину в Луисбурге — все это делает нас уверенными в исходе предстоящей битвы“. Я хочу обратить внимание нашего правительства на слова генерала Огано по поводу „крепкой спины“ в Луисбурге. Неужели наш президент полагает, что пламя войны, которая начнется в семидесяти километрах от нашей столицы, будет направлено только в одном направлении? Ветер войны неуправляем; вспыхнув, он может распространиться не в том направлении, которое было спланировано генеральными штабами и разведывательными управлениями. Благодарю вас за внимание, дамы и господа…
Лоренс выключил телевизор, посмотрел на Глэбба вопросительно:
— Каково?
— Вас это пугает?
— Я пугаюсь лишь, когда болеют мои внуки. Меня несколько удивило другое: я только что прочитал это выступление Алвареша, мне его передал генеральный директор телевидения; он сказал, что вопрос о выступлении дискутируется в правительстве. Значит, возобладала точка зрения центра, если Алвареш вылез на экран? Не увлекаетесь ли вы ставкой лишь на одну силу? Не переоцениваете ли возможности Стау?
— Точнее сказать «мы», Роберт, — заметил Глэбб. — Стау наша общая ставка.
Лоренс поморщился:
— Не цепляйтесь за местоимения. «Я», «мы» — какая разница, в конце концов? Мы делаем одно дело, и мы обязаны делать его хорошо. Словом, посол мнется: ему кажется, что сейчас не время передавать Огано вертолеты, он считает, что у них достаточно техники. А он, как вам известно, имеет особые связи с Пентагоном.
— Отправьте телеграмму в Лэнгли, предложите отменить операцию «Факел», и весь разговор, Роберт.
— Вы что такой встрепанный? Не надо так, Джон. Я вызвал вас не как шеф, а как друг. Я хотел, чтобы мы продумали все возможные препозиции в драке. Знаете, драка со своими — самая унылая, но в то же время самая опасная.
— Верно.
— Может быть, стоит чуть-чуть скорректировать нашу линию?
— То есть?
— Джон, я более или менее знаю русских — все-таки я начал с ними общаться в ту пору, когда мы поддерживали кое-какие контакты с ними, и это были дружеские контакты, пока Даллес не начал свою операцию с нацистами в Швейцарии. Я опасаюсь одного лишь: как бы наши здешние ублюдки не перепугались. Они могут врубить задний ход, Джон.
— И что дальше?
— Не злитесь. Все знают, что операция «Факел» спланирована вами. Всем известно, как высоко оценил ее адмирал и те, кто его поддерживает. Но мне поручено вести политическую линию, все-таки я здесь — как вы говорите — босс, и, если Государственному департаменту русские прижмут хвост на чем-либо, шишки повалятся не только на вас, но и на меня.
Глэбб рассмеялся не разжимая рта — это свидетельствовало о ярости.
— Ну что ж, я не боюсь шишек, я к ним привык. Но я думаю, что тот Стау, в которого вы перестали верить, все же проведет операцию, задуманную мной, и это повернет здешних центристов вместе с их президентом в нужном направлении.
— К этому я и веду, Джон. Стоит ли так открыто задирать русских? Может быть, разумнее главную ставку делать на игре? Может быть, стоит чуть подредактировать выступления наших меттернихов, чуть подвернуть их в русло сдержанности?
— Это — ваше дело, Роберт, поступайте как считаете нужным. Моя задача — сесть в вертолет, присланный из Нагонии…
— Простите мой вопрос, Джон… Где-то промелькнуло сообщение, что у вас есть личные интересы в Нагонии. Вроде бы вы там потеряли кое-какие вложения и все такое прочее… Я не возражаю против личного интереса, который соединен с нашим общим, глобальным интересом, просто мне хотелось бы знать — так ли это?
— Ерунда. Где промелькнуло такое сообщение? В России? И вы им верите?
— Им я не верю. Сообщение, однако, промелькнуло не у них — в Европе.
— Оно у вас есть?
— Будет.
— Вам не хочется открывать свой источник информации?
— Дайте мне толком проверить этот источник, дня через три я буду готов к подробному разговору, и, конечно, вы вправе полагаться на мою поддержку, я не верю, что вы можете хоть в малости преступить черту закона и ради своих интересов смешивать дела страны с личными. Я хочу, чтобы мир говорил о нас как о тех, кто служит делу борьбы за демократию в белых манишках, с чистыми руками, по закону.
— Спасибо за добрые слова, Роберт, только у меня вопрос: вы убеждены, что у нас с вами получится дело, соблюдай мы грани закона?
— Я полагаю, что мы трудимся в рамках закона, Джон. Я так хочу считать. Игра обязана быть законной — даже с русскими. Когда мы бережем «Умного», мы поступаем законно, мы думаем о благе агента, разве нет?