Бахрушин, ловко орудуя лопатой и похлопывая ею сверху и с боков, придал холмику правильную форму.

Закончив дело, Бахрушин выпрямился, тыльной стороной кисти вытер со лба пот, удовлетворенно сказал:

— Вот и легли рядом с Никифором… При жизни не ладили, а тут, значит, вместе легли…

Мучительная мысль о невозможности, о нелепости смерти близкого человека подавлялась обыденностью совершаемого обряда. Кате казалось, что сейчас бабушка выйдет из кухни, тяжело поднимется по скрипучей лестнице и появится здесь, в большой комнате, где вокруг столов сидят люди и справляют по ней поминки.

Вещи, обстановка комнаты, дом были неотделимы от бабушки, не верилось, что они могут существовать без нее. Вероятно, подобное чувство диктовало древним обычай класть с покойником его вещи.

Сизый махорочный дым стоял в комнате. Тетя Елизавета и Дарья убирали пустые тарелки и, громыхая по шаткой лестнице, приносили из кухни полные.

— Вспомянем, — говорили старики, поднимая граненые стопки.

— Мертвому помины, а живому именины… — начал было охмелевший Бахрушин.

Но Арефьев строго посмотрел на него из-под лохматых седых бровей.

— Покойница двух сыновей вырастила, трех дочерей. Мужу женой была, внукам — бабкой. Заботилась.

— Большого ума женщина, — поддакнул Бахрушин.

— Самое это ценное геройство — настоящих людей вырастить, — сказала соседка Клочкова.

Воронин молча прислушивался к разговору.

Давно, когда он плавал матросом на «Изумруде», у капитана парохода случился приступ сердечной астмы. Капитан был стар, и все понимали, что это конец.

Когда старика несли с парохода, Воронин перехватил взгляд, которым тот последний раз посмотрел на судно, где прошла жизнь. И чем ближе подходил Воронин к своей черте, тем чаще возникал перед ним взгляд старого капитана — и он таким же тоскливым взглядом проводит свое судно. И Волга, и вода, и лед вот этот, и берега, которые тянутся на тысячи верст, — все перестанет существовать…

— Вот, — сказал Воронин своим глухим, медленным голосом, — подсчитали люди — перевез я за свою жизнь один миллион двести тысяч тонн груза. Это сколько же пудов будет?

— За семьдесят миллионов пудов будет, Иван Васильевич! — крикнул чей-то молодой голос с другого конца стола.

— Так, — продолжал Воронин, не оглядываясь. — А людей перевез — и не сосчитаешь. Вот и ушла на это жизнь. Как теперь, настоящая она или нет?

— За то тебе и почет, Иван Васильевич, — сказал Сибирцев, токарь затона «Парижская коммуна», сосед Ворониных.

— Сколько, ты сказал, людей-то, Иван Васильевич? — спросил Арефьев. — Не сосчитаешь? А кто их сосчитает? Не любит русский человек на одном месте сидеть, не любит…

— Да уж Россия на месте не стоит, — согласился Бахрушин. — Он тебе и на стройки, и на каналы, теперь вот на новые земли… Движется Россия…

Запущенная могила Никифора, свежая могила бабушки, отец, еще прямой, суровый, но заметно постаревший, она, Катя, еще полная сил, старики, толкующие о жизни, молодой парень-возчик, которому хочется выпить, закусить и, наверное, повеселиться… Уйдет он отсюда, и все ему нипочем… Леночка, младшая дочь дяди Семена, неизвестно зачем привезенная баламутной Дарьей… Старики капитаны, куртки с потускневшими пуговицами, коренной волжский говор, стариковские рассуждения, к которым они привыкли во время долгих ночных вахт. Да, смысл жизни в ее нетленности, в том, что цветет, умирает и снова обновляется в людях.

Она почувствовала на себе чей-то взгляд. Отец смотрел на нее со своей ласковой и понимающей улыбкой, точно спрашивая, о чем она задумалась. И она ответила ему такой же улыбкой.

— Волга в нынешнем году скоро вскроется, — сказал Арефьев. — Не сегодня-завтра Кирпичный ручей потечет с Воробьиного луга, значит, считай — ровно через двенадцать дней и Волга вскроется. Примета верная.

— Сегодня какое число, — сказал Бахрушин, — восемнадцатое? Значит, через двенадцать ден будет тридцатое. Как раз, помню, в одна тысяча девятьсот четвертом году тридцатого марта и тронулась Волга.

— Так то по старому стилю, — сказал Иван Васильевич, — а нынче по новому стилю тридцатого тронется. Меняется природа, климат. От новых морей все.

— Какие это моря! Воды, конечно, много, а до моря далековато, — заметил Арефьев.

— Правильнее будет сказать — водохранилище, — согласился с ним Воронин, — а приятнее сказать — море! Водохранилище — слово казенное, а море — оно и проще и человеку лестно: сам, значит, море создал.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Может быть, предсказания кадницких стариков были и не совсем точными, но весна шла. В речных газетах уже публиковались сводки о движении ледохода.

«На Волге, у Куйбышева, увеличивается прибыль воды. Вчера за сутки прибыло 9 сантиметров. В низовьях Волги ледоход».

«Интенсивно прибывает вода на Каме и Оке. На других боковых реках также увеличивается прибыль воды».

«Подвижки льда отмечены у Горького, у Верхнего Услона, Вольска. Начался ледоход на малых реках».

«По всей Волге, начиная от Кинешмы, ледоход. От Камышина до Астрахани чисто».

Эти сводки Катя приказала ежедневно вывешивать на стенде: навигация начнется со дня на день, надо быстрее заканчивать приготовления.

Теперь уже не только речные, но и областные и даже центральные газеты каждый день сообщали о начале навигации в различных пунктах Волги:

«Подняли пары пароходы «Лермонтов» и «Память Маркина».

«Вышли в рейс суда «Сыктывкар» и «Володарский».

«Открыто движение на линиях Куйбышев — Астрахань».

«Первая погрузка в Казанском порту».

«Счастливого плавания!..»

Как и в прошлом году, навигацию открывала «Керчь». Сутырин — теперь первый штурман — приехал в порт, сказал Кате:

— Просила меня Дуся передать, да я и сам хотел просить вас, Екатерина Ивановна, может, зайдете завтра вечером… Комнату я получил, хотим справить новоселье. Ермаковы будут да вот вы.

— Ладно, приду, — сказала Катя.

Хотя в гости пришли только Ермаковы и Катя, Дуся была безмерно счастлива. У нее свой дом, семья, она принимает гостей.

Она часто выходила на кухню. Возвращаясь, внимательно прислушивалась к разговорам за столом, но ни во что не вмешивалась. Катя подумала, что в этом доме будет порядок.

— Ну как, Дуся, — спросила она, — перебрались на второй курс?

— Завтра объявят, кто перешел, кто нет… Я так думаю, что перешла.

— Правильно, — сказала Соня. — Надо идти вперед. Николай, смотрите, уже техник-механизатор. А через четыре года и ты.

— И тебе не мешало бы, — заметила Дуся.

— Нет! У меня университет на дому. Буду растить ребят.

— Соне незачем, — сказал Сутырин, — у нее десятилетка за спиной. А вот Дуся — другое дело…

— Это только ты на первых порах… — засмеялась Соня. — А как пойдут пеленки да распашонки, другое заговоришь.

— Он не заговорит, — поглядывая на Сутырина, сказала Дуся.

— Не заговорю, — ответил Сутырин.

Он улыбнулся, но улыбка