Самодовольство Геринга легко объяснимо. Жизнь на улицах Берлина быстро вернулась в свою обычную колею. Унтер-ден-Линден заполнена гуляющими, а уличные кафе на Курфюрстендам забиты берлинцами, наслаждающимися прекрасным, теплым вечерком последнего июньского дня. Ограждения в Тиргартене убраны, и по обсаженным деревьями аллеям, сходящимся на Флораплац, прогуливаются парочки. В вечерних выпусках крупных газет объявлено только, что группенфюрер Лутце сменил Рема на посту руководителя СА, причем это сообщение помещено на последних полосах. Заявлений Геринга и Рейхенау нет и следа – их доставили в редакции слишком поздно, чтобы они успели попасть в вечерние выпуски.

Тем не менее в разговорах, которые ведутся полушепотом, постоянно упоминаются названия Лихтерфельде и Колумбус-Хаус. В этих двух зданиях томятся арестованные в тот день штурмовики.

В военном училище Лихтерфельде идут расстрелы. Здесь капитана ВВС Герта, бывшего летчика эскадрильи Геринга и кавалера ордена за заслуги, заставили явиться на расстрел при всех своих орденах, и Геринг демонстративно сорвал их с него. Расстрельная команда состоит из эсэсовцев лейбштандарта СС Зеппа Дитриха – их сослуживцы убивают сейчас офицеров СА в Штаделхеймской тюрьме. Весь день залп следует за залпом, их прерывают лишь команды эсэсовцев и крики осужденных, а порой и возгласы «Хайль Гитлер!», которые издают штурмовики, не понимающие, за что их расстреливают, и восхваляющие человека, которому они верили, да и сейчас еще верят. С этим же возгласом на устах умрет и Карл Эрнст.

В аэропорту Темпльхоф чиновники ожидают прибытия самолета Гитлера. Они замечают, что в конце взлетной полосы приземляется одномоторный «Юнкерс». Самолет медленно катится к вышке управления полетами. Как только он останавливается, на землю спрыгивает гауптштурмфюрер Гильдиш, а после него – охраняемый эсэсовцами, обергруппенфюрер СА Карл Эрнст. Они прилетели из Бремена. Эрнст спокоен. «Мне показалось, что он был в хорошем настроении, – замечает Гизевиус. – Он спрыгнул с самолета и уселся в машину, расточая направо и налево улыбки, словно желая показать всему миру, что не воспринимает свой арест всерьез». Эрнст конечно же не понимает, что происходит. Он будет расстрелян в Лихтерфельде, став жертвой заговора, о котором ему не было ничего известно, и выкрикнув перед смертью, что верит Гитлеру. Возможно, он даже думал, что погибает за него.

Самолет Гитлера появляется почти сразу же после самолета Гильдиша. «Юнкерс» медленно пролетает над аэродромом, а потом разворачивается, садится и подруливает точно к тому месту, где фюрера ждет почетный караул СС. Момент очень торжественный: фюрер возвращается в столицу, в которой не был несколько дней. Подробности его возвращения на всю жизнь запечатлелись в памяти Гизевиуса.

Геринг, Гиммлер и другие партийные чиновники идут к самолету. Гитлер появляется первым, и после щелканья каблуков и обмена приветствиями из самолета выходят Брюкнер, Шауб, Зепп Дитрих и Геббельс с мрачной усмешкой на лице. Гитлер идет медленно и устало, тяжело ступая между лужами. «Он выглядел так, как будто в любую минуту готов был упасть в обморок... Он был одет во все темное: коричневая рубашка, черный галстук, кожаный плащ и высокие армейские сапоги. Он был без шляпы, и его плохо выбритое, одутловатое лицо было белым как мел. Оно было изборождено глубокими морщинами. Потухшие глаза фюрера, полуприкрытые тяжелыми веками, смотрели в одну точку». И Гизевиус добавляет: «Выглядел он просто отвратительно».

Фюрера сопровождают Гиммлер и Геринг. Когда они останавливаются, другие тоже замирают на месте, стараясь держаться на расстоянии. «Гиммлер вытащил из рукава длинный, смятый лист, – пишет Гизевиус. – Пока Гитлер просматривал его, Гиммлер и Геринг продолжали разговаривать. Было видно, как Гитлер ведет по списку пальцем, время от времени задерживаясь у чьего-нибудь имени... Неожиданно он откинул назад голову с такой яростью, если не сказать негодованием, что все обратили на это внимание. Небе и я посмотрели друг на друга: у нас обоих мелькнула мысль, что он узнал о «самоубийстве» Штрассера».

Эта сцена, как вспоминает Гизевиус, происходила на фоне «кроваво-красного, поистине вагнеровского заката», словно в трагедии или в опере. Когда группа важных персон отправилась к машинам, с крыши ангара, где собрались летчики и механики, желающие увидеть приезд Гитлера, тишину нарушил чей-то одинокий крик: «Браво, Адольф!» А потом еще раз: «Браво, Адольф!» Этим насмешливым возгласом одобрения простолюдины, словно в драме Шекспира, напомнили влиятельным господам, которые на исходе этого кровавого дня чувствовали себя победителями, что триумф их недолговечен и очень похож на фарс.

Ночь, суббота 30 июня

Воскресенье 1 июля – понедельник 2 июля 1934 года

Правительственные машины покинули Темпльхоф; начинают разъезжаться и автомобили СС и военно-воздушных сил. Тишина на аэродроме нарушается только короткими, гортанными приказами. Солнце уже опустилось за горизонт; осталось только красное свечение, прошитое строчкой серых облаков.

По дороге в министерство Гизевиус заскакивает перекусить в ресторанчик на Курфюрстендам, где часто обедают чиновники различных правительственных учреждений. Здесь, за отдельным столом в конце зала, он замечает полковника Ганса Остера, одного из руководителей абвера, который, как хорошо известно Гизевиусу, отнюдь не симпатизирует нацистам. Он подсаживается к Остеру, и за обедом они тихо сообщают друг другу, что им стало известно. Гизевиус пишет: «Я понял, что в военном министерстве почти никто не знает, как много человек погибло». И в самом деле, офицеры рейхсвера остались в стороне, поскольку Рейхенау и Бломберг купили их своими милостями и продвижением по службе. Естественно, Остер был среди тех, кто находился в неведении и теперь возмущался методами, которые применяли рейхсфюрер Гиммлер и Гейдрих. Гизевиус разделяет его точку зрения; расставаясь, они выражают надежду, что «гестаповцы ответят за свои дела – на этот раз они зашли слишком далеко».

Но эпоха безграничного господства гестапо еще только начинается. Для Гейдриха и Гиммлера этот день стал решающим. Именно с него началось неуклонное усиление органов, которые они возглавляют.

Вечер субботы Гиммлер и Гейдрих проводят в Канцелярии вместе с фюрером и Германом Герингом. Через некоторое время Гейдрих оставляет Гитлера наедине с Герингом и Гиммлером. Они разговаривают, не опасаясь, что им кто-нибудь помешает, оценивая то, чего удалось достичь. Количество людей, казненных еще до того, как они осознали, что с ними происходит, подтверждает, что победители действовали очень решительно. Геринг первым произносит имя Рема, который все еще жив. Колебания Гитлера очень беспокоят Гиммлера и Геринга. Неужели он хочет выйти сухим из воды, выставив себя беспристрастным судьей, чьи руки чисты, а всю вину свалить на них? Надо во что бы то ни стало заставить его казнить Рема, навеки связав свою судьбу с ними. И они напоминают Гитлеру об огромном влиянии Рема, о его аморальном поведении, из-за которого почти ежедневно возникали скандалы. Однажды Рем забыл на лестнице в борделе свой портфель со служебными документами, и пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы эта история не просочилась в прессу. Армия тоже жаждет его крови. Вчера Бломберг исключил его из Офицерского корпуса, а сегодня, после гибели Шлейхера, сможет ли рейхсвер согласиться с тем, чтобы Рем остался жив? Справедливость не терпит исключений. Справедливость – Геринг произносит это слово со смаком – требует, чтобы Рем был казнен. Но Гитлер все еще сомневается, и, когда Гиммлер и Геринг покидают Канцелярию, судьба руководителя СА по-прежнему не решена, а сам он в это время дремлет, поминутно просыпаясь в своей душной камере.