И когда офицер, придя в себя, принялся выкрикивать приказы сражаться, рослые солдаты в черном лишь стояли и глядели равнодушно перед собой.

– Марфа с вами? – выскочил из-за угла худощавый парнишка в овчинном малахае и с колчаном.

– Пашка?.. – донеслось откуда-то сверху.

– Тетка Марфа! Я здесь!

– Пашка, ты цел, поросенок? – с беззвездного неба на охотника, освещающего весь квартал своей счастливой улыбкой, обрушилась ведьма из Пятихатки. – Что ты с ними сделал? Не ври, я знаю, это твои штучки!

– Да ковры им прорезал вдоль шва, так им и надо… – отмахнулся стрелок, схватил ведьму за руку и быстро потянул вместе с метлой, как шарик на веревочке, к взломанному сараю. – Иди, тетка Марфа, посмотри: они, подлецы, кажись, сторожа порешили! Но может, жив еще?..

– Я его посмотрю… не беспокойтесь… я всё с собой прихватил… – задыхаясь и отдуваясь, откуда-то из темноты выскочил чернобородый мужичок с мешком, подписанным корявыми красными буквами на фоне белого круга «ЛАЗОРЕТ», и рысью помчался к складу. На бегу он оглянулся и крикнул:

– Больше раненых нет?

– Если эта костяная морда прямо сейчас не слезет с фонарного столба – точно будут! – донеслось насмешливо-сердитое откуда-то из темноты.

Сержант на столбе выругался – но уже с куда меньшм апломбом, чем минуту назад.

– Будут – приноси… – выкрикнул чернобородый и скрылся в просторах разграбленного склада.

– Принесу уж я гада… вперед ногами… – прорычал уже другой голос, раздался тонкий вскрик и звук тела, падающего в застывшую грязь.[126]

– Вот то-то, – одобрительно рассмеялся первый голос, и отряд, видя, что финита ля комедия, занялся сбором отбитого добра.

– Ну ладно, мужики, – солидно кивнул мальчишка. – Вы тут хозяйничайте, а мы полетели.

– Куда?

– Так еще ведь не утро, – неспешно, как взрослый, развел он руками. – А наше дежурство до восхода. От нас сегодня ночью зависит весь город!

* * *

– …Смотрите, смотрите, он опять летит!.. – отчаянным стенанием пронеслось над стеной оповещение о воздушной тревоге, и защитники, побросав всё, похватали луки и арбалеты и, задрав головы, устремили взгляды в медленно приближающееся грязно-зеленое пятно, постоянно меняющее очертания.

– Проснуться ить не успели – и опять это наказание!..

– С утра пораньше!..

– Ничего, не дрейфь, ребята! Сейчас мы ей устроим… последний день Полпеня!..[127]

Расчет Андрейки Соловьева засуетился, раздувая задремавшие в поддоне угли и подбрасывая им на съедение новую порцию топлива: кузнецам не терпелось опробовать усовершенствованные козлы для своей «аленушки» лично на том, ради кого соловьи-разбойники не спали две ночи, высчитывая углы, усилия, давление и скорости, а потом воплощая всё это в железо и дерево в Семеновой кузне в четырех экземплярах – кто знает, откуда трехголовый супостат налетит в этот раз…

– Ну сейчас ужо ты у нас получишь, гада змейская… – бормотал Андрейка, торопливо прибивая к жерлу парового самострела стопорный брус номер пять. – Сейчас ужо мы тебя отучим над нашим Лукоморском летать, дома честным людям жечь…

Пламя пылало вовсю. Вода в котле закипела и начала сердито бурлить, требуя выхода если не для себя, то для своего пара.

– Вот ужо мы тебя встретим… – сосредоточенно сцепив зубы, приговаривал наводчик, прильнув к теплой шершавой коре самострела заросшей щекой.

– Ну как?.. – Никита подал голос снизу от обода громадного колеса, на котором теперь вращались козлы.

– Черточки на три левее… – едва сдерживая готовое прорваться радостное возбуждение, скомандовал Андрейка.

Самострел вместе с поддоном и дровами переместился, как было указано.

– На одну правее… Сдувает его, что ли…

Колесо, тихо скрипнув, мягко подвинулось еще чуть-чуть.

– Ну?..

– Кажется, есть! – радостно воскликнул Андрейка и торжествующе добавил: – Прямо на нас летит, скотинка, как чует…

– Ой, и впрямь на нас… – нервно присели Никита с Олежком, не забывая, тем не менее, подбрасывать поленья в огонь.

Не подозревающий подвоха Змей, заинтересовавшийся непонятной деятельностью на городской стене, взял курс прямо на задранный к небу ствол паровой оружии.

Недовольный рев запертой в котле воды становился все громче, и его дрожь передавалась теперь не только колесу и деревянному стволу, но и прижавшемуся к нему всем задрожавшим вдруг независимо от самострела телом Андрейке.

«Ох, какой же ты все-таки громаднушший…» – невольно втянул голову в плечи он и едва не зажмурил глаза, но тут же сердито прикрикнул на себя и заметил, что Змей снова отклонился от курса.

– На две правее!.. – выкрикнул он расчету, и не успели помощники развернуть его с «аленушкой», как Змей внезапно ускорился и оказался метрах в тридцати от них, прямо перед стволом.

– Есть!.. – ликующе простонал Андрейка и чуть-чуть поддел гвоздодером и без того выгнувшийся, как спина рассерженной кошки стопорный брусок.

Самострел содрогнулся, рыгнул упорным брусом, и из жерла вылетело почти не заметное человеческому глазу ядро и ударило Змею в грудь. Словно налетев на невидимую стену, тот перекувыркнулся в воздухе от толчка, ломая крылья, и со стен Лукоморска грянул залп стрел всевозможных калибров, сопровождаемый громовым «ура!!!».

Змей, очевидно, серьезно раненный, повалился вниз, путаясь в крыльях и головах, но в последнее мгновение ухитрился не добавить множественные переломы к огнестрельному ранению, извернулся и с оглушительным ревом взвился ввысь, высматривая обидчиков.

Налетевший порыв ледяного ветра бросал и вертел раненую зверюгу как бумажного голубя, но этого оказалось мало, чтобы сбить ее с курса возмездия. И расчет Андрейки, совершенно верно рассчитав, что шансов уцелеть при прямом попадании змеиного пламени у них не было никакого, бросился врассыпную, прихватывая по дороге наиболее оптимистично настроенных, а может, просто наименее сообразительных собратьев по стрелковому оружию.

И весьма вовремя.

Рассвирепевший Змей налетел на ранившую его паровую орудию, как огненный трехголовый ангел возмездия одной из неизвестных религий Центрального Узамбара, и «аленушка» исчезла в столбе пламени и паров отлетающего на небо камня.

Теперь пришел черед осаждающих торжествовать, но недолго. Змею стало совсем худо.