– Ой, это Аннетт Бенинг? – спросила Джун. – Она сногсшибательна. Неудивительно, что Аннет стала звездой. А вот и ответ на твой вопрос, Кэт, так как Деннис Куэйд изменяет всем, даже ей.

По мере приближения фильма к концу Кэт схватила бумажный носовой платок и вытерла глаза.

– Ты была права, мама. Мне очень понравилось, что Мэрил и Ширли нашли то, что действительно важно в их отношениях – друг друга. Что они друг у друга есть, могут помогать одна другой. Их путь еще далеко не окончен, но ты веришь, что они начнут все сначала.

– Как бы я хотела, чтобы мы с мамой… Нестерпимо думать, что я так с ней обращалась, – проговорила Изабел. – Как будто ей нечего было мне сказать, как будто она не давала мне жить своей жизнью. Я так жалею, что мало ее слушала.

– Но мама все это понимала, Иззи. Письма, которые мы с тобой нашли в полуподвале, они же как раз об этом.

– Ты права, – согласилась Изабел. – Мне очень помогло, что я теперь знаю: она видела, что скрывается за моими глупостью и бравадой. Если бы я чаще к ней прислушивалась, не заключила бы нелепый договор. Я могла быть сильнее, иметь больше самоуважения и веры в себя.

– Какой договор? – уставилась на нее Джун.

Изабел обвела взглядом обращенные к ней лица.

Она никогда никому о договоре не рассказывала. Лишь пожимала плечами, когда кто-нибудь спрашивал, не думают ли они с Эдвардом обзаводиться детьми.

– В шестнадцать лет. С Эдвардом. Мы заключили договор, что не будем иметь детей, чтобы они никогда не пережили похожей потери.

– О, Изабел, – выдохнула Лолли.

– Эдвард как-то сказал, что из меня получилась бы не очень хорошая мать. Было очень трудно не поверить ему, хотя в глубине души я все же думала, что была бы хорошей матерью. Я привыкла во всем ему подчиняться, потому что он помог мне, когда умерли мама и папа. Я всегда считала, что он во всем прав. Но оказалось, не во всем. Он так разозлился, когда я передумала и сказала, что хочу ребенка.

– Вот негодяй! – воскликнула Джун. – Это его заклинило, Изабел. Он застрял на месте и не мог двигаться вперед, но он поставил на свое место тебя и удерживал, пока ты не начала испытывать дискомфорт.

Кэт покачала головой.

– Меня удивляет только то, что тебе понадобилось пятнадцать лет. Боже, теперь понятно, почему ты так расстроилась, когда убежала Эмми. Подумала, что это подтверждает слова Эдварда.

Изабел откинулась на стуле. На ее лицо словно повеяло прохладой, как в тот вечер на заднем дворе, когда они с Эдвардом заключили договор. Она понимала, почему так поступила. Почему так глубоко полюбила Эдварда. Почему еще долго оставалась с ним после того, как пренебрежение, обиды и мелкие предательства вынудили ее осознать: она уже не та перепуганная девушка, на которой он женился. Уже не та молодая женщина, которая чувствовала себя одинокой в мире при живых сестре, кузине и тетке. Она позволила Эдварду долго объяснять ей, кто она есть, теперь с этим покончено. Больше никогда никому не разрешит диктовать ей, кто она и на что способна.

– Жаль, что я тогда не поговорила с вами об этом, тетя Лолли, – пробормотала Изабел, но увидела, что Лолли спит, держа руку на пульте от плейера.

– Спокойной ночи, мама, – прошептала Кэт, забирая пульт и укрывая Лолли покрывалом.

Она выключила свет, когда Изабел и Джун собрали поп-корн, миски и стаканы. Девушки спустились в кухню, и Джун поставила воду для чая.

– Наши чувства в подростковом возрасте не должны определять нашу жизнь, – заметила Кэт, убирая оставшиеся кексы. – Иногда мне… интересно, не потому ли я с Оливером. Считается, что я должна с ним быть.

Джун насыпала листовой чай «Эрл Грей» в фильтр чайника.

– Ты сомневаешься, выходить ли замуж?

– Может быть. – Кэт села на стул. – Да. Нет. Не знаю. Я ничего не знаю. Не обращайте на меня внимания.

– Невозможно, – проговорила Изабел, дотронувшись до плеча Кэт, потом залила чайник кипящей водой. – А я надеялась, что уж ты-то сделаешь то, что хочешь. А не то, что, по мнению всех остальных, должна сделать. Capisce?[4]

– Capisce, – улыбнулась Кэт.

– Одно я усвоила… – подала голос Джун. – Когда ты в чем-то не уверена, нужно или отойти назад на шаг или постоять на месте, но не двигаться вперед. Что-то прояснит для тебя ситуацию. Однажды утром ты проснешься с четким пониманием того, что не понимала накануне.

Кэт наполнила ароматным чаем три чашки.

– Надеюсь. Я жду этого утра. По крайней мере Изабел разобралась в своих чувствах. – Кэт усмехнулась. – У тебя завтра вечером свидание с Гриффином, да?

– Это не свидание. Это просто еще одна прогулка. Может, он хочет заключить перемирие. А затем сказать, что все закончилось, не начавшись.

– Не думаю, – Джун бросила в чашку кубик сахара, – что он ради этого потратил сто пятьдесят баксов на номер «Скопа».

Изабел улыбнулась.

Всю вторую половину дня в субботу Изабел наблюдала, как Дины то приходили, то уходили.

Когда они приехали, Алекса едва глянула на Изабел, а Эмми спросила, можно ли ей сходить к милому Элвису, тому псу, рядом с которым она спала, когда последний раз была в гостинице. Услышав это, Алекса комично разинула рот, словно в смертельном ужасе.

От взгляда Гриффина, который он, войдя в дверь, устремил на Изабел – полный чувства, – руки у нее покрылись гусиной кожей и захотелось только одного – схватить его, затащить в офис, закрыть дверь и впиться в его губы долгим жарким поцелуем. Но Эмми просила фруктового мороженого, телефон звонил, и Алекса бежала вверх по лестнице, поэтому любые мысли о поцелуе пришлось отложить до вечера.

Если вообще будет поцелуй. Изабел не смогла уснуть минувшей ночью, думая об их свидании. О прогулке с Гриффином, возможно, держась за руки, до гавани по освещенному луной пирсу, о том, как он может приподнять ей подбородок и не спеша, крепко поцеловать ее.

Изабел сидела в офисе над бухгалтерией, когда увидела, что Дины уходят. Через несколько часов, когда она вытирала пыль в гостиной, они вернулись – Эмми с шоколадным леденцом в виде омара, Алекса – с голубым напитком со льдом, как всегда – в наушниках. Гриффин улыбнулся и спросил, подходит ли ей для прогулки восемь тридцать.

В семь Изабел помчалась в спальню под крышей и приняла душ, представляя тот поцелуй, ощущение ладоней Гриффина на своем теле, на своем намыленном теле в душе. На своем ненамыленном теле в кровати. То, что мысли о Гриффине приняли столь эротический оборот, сильно взволновало ее. Как та старая песня Карли Саймон из «Ревности», это означало для Изабел, что она снова приходит в себя.

Она надела свое любимое повседневное платье, новое, купленное в гавани несколько недель назад. Бледно-бледно-желтый хлопок, расшитый крохотными цветочками, на бретельках, с завышенной талией. В нем Изабел чувствовала себя красивой и беззаботной. Она чуточку сбрызнула себя «Коко», своими любимыми духами, несколько раз провела по ресницам тушью, мазнула по губам блеском ягодного цвета, в последний раз оглядела в зеркале свои волосы и отправилась вниз.