Я уже решил, что плакал мой телевизор, но потом узнал ребят: они в моей конторе работали. Я просто чёрных ещё тогда отличать не научился; они мне все были на одно лицо. Так вот, эти ребята проезжали мимо, увидели, как я отдуваюсь, остановили машину и вышли помочь. Донесли они телик до моей квартиры, поставили и ушли. Ничего не взяли, только головой кивнули. Вот такие там были ребята. В самые страшные районы с ними ходил – никогда не боялся.

– А потом что?

– Что-что… Женился, надо было семью обеспечивать, а на семь долларов в час тут не попляшешь. Пошёл на программиста учиться, потом устроился в крупный банк и теперь такие деньги зашибаю, какие мне тогда не снились. Только люди… Ты знаешь, какие тут люди? Это ж дрянь людишки. Сижу с Майком и Питером. Майк уходит, Питер начинает мне про него гадости говорить. Приходит Майк, Питер уходит – тот же ушат помоев выливается на Питера. Ты ведь часть этой корпоративной культуры, ты ведь знаешь.

– Знаю-знаю, подсиживают друг друга как могут. И гадости друг о друге за спиной говорят – только держись. Не везде и не все, но многие и часто.

– Вот-вот. А знаешь, что было пару лет назад? О, это я тебе должен рассказать. Стою в центре Манхэттена в обеденный перерыв прямо перед своим банком, болтаю с ребятами. Мы все такие чисто выбритые, в костюмах и при галстуках, в дорогих ботинках – типичные «белые воротнички». Цвет нации. А мимо идёт толпа рабочих с какой-то стройки – все латиноамериканцы или чёрные, в комбинезонах своих, в касках, грязные, пыльные. И вдруг один из них отрывается от группы и бросается ко мне с распростёртыми объятиями. «Рома, – кричит, – Рома!» И тут я его узнаю – это тот парень из Пуэрто-Рико, с которым мы десять лет назад в паре ходили кабель устанавливать, с которым я в самые жуткие районы не боялся идти, с которым хоть на ледник, хоть в разведку не задумываясь. И я бросаюсь ему навстречу, и мы стоим посередине улицы и обнимаемся, хлопаем друг друга по спине, смеёмся, расспрашиваем о семьях и детях, обмениваемся телефонами. И только тут я замечаю, как на нас смотрят. Не только мои ребята с работы – пол-улицы остановилось. «Белый воротничок» из немецкого банка, в дорогом костюме и при галстуке, обнимается на улице с грязным – в буквальном смысле этого слова – латиносом в каске. С «синим воротничком». Столкновение миров. Было полное ощущение, что они такого никогда в жизни не видели – так таращились. Да и потом, когда мы уже распрощались, когда я нашим ребятам из банка всё объяснил, они всё куда-то в сторону смотрели и взгляда моего избегали. Ты понимаешь, вот эти крысы, к которым я спиной стараюсь не поворачиваться (нож воткнут и ещё повернут), эти вылизанные маменькины сынки нос от меня воротят за дружбу с парнем, который меня из страшных районов выводил, который за меня стеной стоял, которому я в любое время дня и ночи позвонить могу и он приедет. Брезгуют они. Если б там платили, как тут, вот не поверишь – бросил бы этот банк к чёртовой матери и ушёл бы обратно, в Южный Бронкс, к ребятам. Такая вот международная панорама.

Определить чью-то этническую принадлежность в США довольно сложно. Лучшие друзья моих сыновей – коричневого цвета. Выглядят они примерно одинаково. Не в том смысле, что похожи, а в том, что типаж один и тот же и оттенок коричневого почти идентичен. При этом друг старшего сына Кайл наполовину афроамериканец, наполовину белый. А друг младшего сына наполовину индус, наполовину белый, причём белый папа там еврей, поэтому мама-индуска приняла иудаизм и ребёнок исправно топает по иудейским праздникам в синагогу. Рядом с ним вышагивает ещё одна наша соседская девочка с типично азиатской внешностью. Мама – еврейка из Израиля, папа из Кореи. Папа там иудаизм не принимал, но согласился, чтобы мама выращивала детей в своей вере. У мамы (которая за корейца замуж вышла) есть подруга ирландских кровей, за углом тут живёт. Женщины, кстати, тоже одного типа – обе очень светлокожие и рыжие, с размаху и не определишь, которая еврейка из Израиля, а которая американка с ирландскими бабушками и дедушками. У ирландки муж… индус. И дочки – коричневые, того же типа, что и Эзра, который лучший друг моего младшего сына. Только они в католическую церковь ходят. А Кайл ходит в протестантскую.

И это ещё этнические меньшинства. С белыми вообще не поймёшь. Я очень люблю издеваться (в шутку, вестимо) над американцами, которые, поболтав со мною несколько минут, соображают, что в моей речи что-то не так. Они слышат лёгкий акцент и осторожно интересуются, из какой я страны. Я нагло предлагаю им угадать. (Замечу в скобках, что это не работает с теми, кто живет или работает рядом с русскими, у них ухо намётанное, но за пределами Нью-Йорка таких меньшинство.) Так вот, список стран, которые мне называли, займёт страницу. Россия практически отсутствует. Иногда говорят «Израиль» – это хоть по делу. Но чаще всего фигурирует одна из следующих стран: Аргентина, Бразилия, Турция, Греция, Албания, Румыния, Армения, какая-нибудь ещё Латинская Америка (вроде Чили), Италия, Испания, Франция. Любая страна, производящая на свет белокожих темноволосых женщин, вполне подойдёт. Морда у меня такая… вездесущая. И дело даже не в американцах.

В Испании со мной заговаривали по-испански, в Италии по-итальянски, в Париже по-французски, в Москве ко мне часто подходили армяне и что-то спрашивали по-армянски, а уж от латиноамериканцев (тех, которые белые) отбою нет.

На днях на площадке мои дети разыгрались с очередными коричневыми мальчишками. Хорошо так играли, весело: на велосипедах гонки устраивали, по деревьям лазали, с веток спрыгивали, потом в прятки начали играть, потом наперегонки бегали… короче, запыхались. А как запыхались, пошли у родителей поесть и попить просить. У меня с собой только вода была; я лениво оторвала голову от книжки и выдала чадам по бутылке с водой. Где-то за моей спиной их новоиспечённым друзьям, судя по всему, давали что-то куда более интересное и предлагали то же самое моим сыновьям. Мальчишки спросили, можно ли им угоститься. Я развернулась, чтобы посмотреть на семью их приятелей и узнать, чем там угощают, и увидела перед собой арабов. Закутанные с головы до пят женщины (судя по всему, мать и дочь) едва пол-лица торчит. Усатый глава семьи что-то им поучительно объясняет по-арабски. Ещё один ребёнок в коляске. Стол накрыт такой, будто не пикник в парке, а свадьба любимого сына.

Как уже было замечено выше, мою этническую принадлежность в Америке вычислить практически невозможно. Акцент слышат только коренные американцы, а эмигрантам кажется, что я говорю совершенно чисто. Внешность такая у половины страны; столько кровей европейских и латиноамериканских вокруг намешано, что в жизни не поймёшь. Мой сын Натан – курносый шатен совершенно западноевропейского образца. Короче, арабы расплываются в улыбках и начинают нас всех угощать. Я мило улыбаюсь, отказываюсь, но детям отведать сладостей разрешаю. Чего их расстраивать?

Следующие полчаса я с интересом наблюдаю, как все мальчишки что-то жуют, смеются, болтают по-английски (совершенно без акцента) и ведут себя как лепшие кореши. Как арабки угощают моих сыновей, помогают им вытирать руки и опекают как своих. От всего этого веет идиллией, миром во всём мире, дружбой, жвачкой и «возьмёмся-за-руки-друзья-чтоб-не-пропасть-по-одиночке». Надо сказать, что закутанные женщины моих детей не пугают. У Арика воспитательница в саду тоже мусульманка, ходит с покрытой головой, да и вообще они тут попадаются.