– Полностью согласна. – Я была рада, что хоть кто-то понимает, почему нам пришлось так поступить с Уильямом.

– Поехали. – Он указал подбородком на свою машину, стоявшую под домом. – Мастерская вам ни к чему. Там, под навесом, у меня припасена полная канистра. Зальем – и вы со свистом понесетесь дальше.

– Вы чрезвычайно добры. Не хотелось бы так вас утруждать…

– Вы совсем меня не утруждаете.

Мы сели в машину и поехали к навесу. Эли разгружал там пикап. Гардинер подошел к нему и что-то сказал про канистру с бензином. Эли быстро глянул в мою сторону. Через минуту Гардинер вернулся с канистрой и положил ее в багажник. Мы развернулись и поехали по направлению к дороге Дохлого Мула.

– Мистер Гардинер, – заговорила я, когда он на нее свернул, – Эли сказал мне кое-что очень странное…

– Вот как? Он славный парень. От него не может быть никакого вреда. Ладно, я с ним поговорю.

– Нет-нет, я не имела в виду ничего… такого. Просто из слов Шарлотты, то есть миссис Веркмен, я сделал вывод, что у Мэри Эллы ребенок от… от него, от Эли.

Он усмехнулся.

– Должен вас разубедить: это не так.

– Так вот, я сказала ему что-то в этом смысле, а он в ответ… в общем, он намекнул, что Мэри Элла ему сестра. Мое обвинение его разозлило, вот он, наверное, и сочинил…

– Нет, это правда. – Он повернул на дорогу, где стояла моя машина, я уже видела ее вдалеке. – Они сводные брат и сестра. Только не надо об этом распространяться, ладно? И в блокнот записывать не стоит. – Он указал на мой портфель. – Зря Эли разоткровенничался.

– Как такое может быть?

– Сейчас мы взглянем на вашу машину.

Он затормозил, и мы вышли. Я наблюдала, как он заливает бензин в мой пустой бак. Потом он проверил, не увязли ли колеса справа в песке на обочине.

– Все, как новенькая! – Он убрал канистру в багажник. – Садитесь и езжайте себе.

– Даже не знаю, как вас благодарить! Но, мистер Гардинер, я очень вас прошу, объясните мне про Эли и Мэри Эллу… – Я даже поперхнулась от волнения.

Он посмотрел на поля, за которыми затерялся его дом.

– Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что там да как. Перси, их отец, Лита Джордан и я, мы были знакомы с раннего детства. Перси был неравнодушен к Лите чуть ли не с пеленок. Но жениться на ней, конечно, не мог, потому и женился на Вайолет, а она и тогда была свихнутая, хотя красотка. Мэри Элла пошла в нее. Вайолет заподозрила Перси в неверности, только подумала не на ту женщину. На мою жену, вот на кого она подумала! – Он посмотрел на меня. Я была поражена, и это наверняка было видно по моему лицу. – Когда Перси погиб, Вайолет набросилась на мою жену с ножом. Она обвиняла ее в его смерти. Сказала, что он думал не о работе, а о ней.

– Господи… – прошептала я. – Так Эли – сын Перси Харта? Он сводный брат Мэри Эллы и Айви?

– Не только он. Еще Шина, Дэвил и Эвери. Все четверо. Один маленький Родни – не от Перси.

Я пожалела Литу Джордан, которую все считали матерью пяти незаконнорожденных детей от разных отцов.

– Лита его любила?

– Да, мэм, уверен, что любила. Я много раз ему повторял, что он нарывается на неприятности, но… – Он вдруг забеспокоился, даже погрозил мне пальцем. – Это должно остаться между нами. Мне на ферме новые неприятности ни к чему, хватает тех, что есть.

– Кто еще знает? – спросила я. – Айви, Мэри Элла?

– Эти – нет. Ванона – та знает. Перси был ее сыном, и она знала, как он в молодости сох по Лите. Когда она замечала, что она на нее смотрит, ему здорово попадало. Но и она не знала, что происходит, пока Перси не умер, а у Эвери не обнаружилась болезнь глаз. Отец самой Ваноны страдал тем же самым недугом. Он передается по наследству, так что она все поняла, но молчит об этом. Привяжите ее к трактору и протащите по полю – все равно не проговорится. Моя жена с тех пор вся в шрамах, но мы стараемся обо всем этом помалкивать. – Он бросил на меня предостерегающий взгляд. – Вы тоже держите язык за зубами.

– Зачем мне болтать? Просто… Кто же тогда отец Уильяма? Я думала, это Эли.

– Какая разница? Мэри Элла… Она не такая, как все, – может, вы не заметили? Она славно погуляла. Теперь, когда вы ее зашили, нам не приходится беспокоиться, как бы она снова не родила. По-моему, не надо мешать ей развлекаться. Не так уж много в ее жизни удовольствий.

– Да, не так уж много, – согласилась я. – Но ей самой вредны такие беспорядочные связи, неважно, забеременеет она или нет. Она может заразиться венерической болезнью или просто… просто пострадает ее самоуважение.

– Ее самоуважение?! – Теперь он смеялся надо мной, я знала. – Когда не знаешь, будет ли у тебя еда, то о самоуважении как-то не думаешь.

Я улыбнулась.

– Наверное, вы правы. Хотя любой так или иначе заботится о своем достоинстве, разве не так?

– Сейчас я больше обеспокоен ее сестрицей, – сказал он. – После родов вы ведь и ее зашьете?

Мне стало неудобно обсуждать с ним Айви. Мы вторгались в самые интимные аспекты человеческой жизни; мы говорили об Айви не в первый раз, но в его вопросе прозвучала уверенность, и я чуть было не крикнула: «Ваше-то какое дело?» Мне хотелось защитить от вторжения последние крохи ее частной жизни.

Но передо мной стоял их хозяин, человек, имевший право выгнать их из дому.

– Да, – подтвердила я, – об этом позаботятся.

В этот раз, ускользая из дому, я должна была соблюдать особенную осторожность. Если бы Нонни меня поймала, не знаю, что она могла со мной сделать. Я легла не раздеваясь, постаралась, чтобы этого не заметила Мэри Элла, хотя это, наверное, не имело значения. Она в последние дни ходила с отсутствующим видом и ни на что не обращала внимания. Только и делала, что гладила рукой пустое место в нашей кровати, которое раньше принадлежало малышу Уильяму. Мне было даже удивительно, что можно так тосковать. Хотя я тоже не переставала о нем думать. Нужно было его вернуть, но как? Мы не знали, где он, никто не мог нам подсказать.

Нонни, как водится, громко храпела на своем диване. Я прокралась мимо нее на цыпочках и выскочила в дверь. Снаружи было зябко, и мне пришлось затворить дверь – медленно, как можно тише. Вряд ли Нонни что-то услышала.

Днем Лита принесла вместе с моим чаем записку и сунула ее мне в карман, когда притворилась, что щупает куролесящего у меня в животе ребенка. В кухне больше никого не было – только она да я, но она соблюдала осторожность на случай, если Нонни проявит бдительность. Я была ей за это очень признательна.

«Полночь, ручей» – вот и все, что он написал: самые чудесные слова, которые я прочла за три недели после его прошлой записки. Три недели он не писал мне ни словечка, шесть недель мы не встречались с глазу на глаз. Шесть недель назад я ему сказала, что ношу его ребенка. С тех пор он видел меня на ферме, но только издали. Меня беспокоило, как он относится к моей полноте. Хотя причина полноты – ребенок, ЕГО ребенок. Я представляла, как он каждый день ходит в школу, видит там других девчонок, и сильно ревновала. Мне казалось, что весь мир движется вперед, и Генри Аллен с ним, а я торчу на месте.