– Разве было похоже, что я не хотела?

Он улыбнулся.

– Господи, нет! Мне так нравится смотреть на тебя, когда мы занимаемся любовью. У тебя такое выразительное лицо.

Дженна покраснела и попыталась прикрыть краем одеяла грудь. Оно отказалось настолько растягиваться.

– Не стыдись, милая. Только не меня. Ты так прекрасна! Тебе совершенно нечего стесняться.

Слова Бренча напомнили о совете, который дал ей Мигель, отправляя в комнату к другу.

– Странно. Но мне почему-то на самом деле не стыдно. Я знаю: то, что мы сделали, неправильно. Но я не чувствую вины.

– Это не неправильно, Дженна. Теперь ты моя. Когда все уляжется, я собираюсь попросить отца О'Коннора развесить объявления, чтобы мы могли пожениться.

– Пожениться!

Дженна столкнула его голову с колен и вскочила на ноги. Свет из камина освещал каждый изгиб, каждую округлость обнаженного тела молодой женщины, когда она в гневе уставилась на Бренча; ее грудь тяжело поднималась и опускалась от частого дыхания. Глаза Дженны напомнили Бренчу глаза оленихи, напуганной видом охотника.

– Ты слишком много на себя берешь, Макколи. Я не принадлежу ни тебе, ни кому-либо другому. Понял? И я не собираюсь выходить замуж и позволять мужчине обрести надо мной власть. Никогда!

Он медленно поднялся на ноги.

– О чем ты говоришь? Черт побери, женщина…

– Не чертыхайся на меня, ты… наглый папист! Убирайся из моей комнаты!

Бренч приблизился к ней.

– Это моя комната, и я никуда не уйду. До тех пор, пока ты не образумишься.

– Хорошо, тогда уйду я.

Дженна кинулась к своим вещам, лежавшим на краю кровати. Макколи выхватил одежду у нее из рук.

– Ты сумасшедшая, и я никуда тебя не пущу.

– Сумасшедшая, да?

Дженна набросилась на Бренча, когда он попытался схватить ее. Кулак отскочил от его плеча.

– Ты ведьма. Чего ты от меня хочешь?

– Ничего. Мне ничего от тебя не нужно, кроме того, чтобы ты оставил меня в покое.

Бренч схватил ее за плечи и встряхнул.

– Я люблю тебя. И ты тоже меня любишь. Думаешь, мы тут в игры играли?

Глаза Дженны стали дикими, она попыталась вырваться.

– Нет! Я не могу тебя любить! Я не могу любить ни одного мужчину. Отпусти, дай мне уйти отсюда.

– Ладно, ладно. – Он бросил ее на кровать и потянулся за штанами. – Уйду я. Я хочу, чтобы ты оставалась здесь, в безопасности.

Дженна закуталась в простыню и свернулась калачиком на кровати, как потерявшийся ребенок. Бренч застегнул джинсы и взял рубашку и башмаки. На долгое мгновение он задержался у двери, глядя на Дженну. Хотя на ее глазах блестели слезы, она вскинула подбородок с выражением упрямой непокорности. Ни слова не говоря, Бренч вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

Бормоча под нос ругательства, Бренч гнал Сатану сквозь моросящий дождь по тропинке, ведущей по горному склону к шахте «Серебряный слиток». На сердце было тяжело, казалось, что в груди у него камень. Нужно как-то переубедить Дженну. Он не мог ее сейчас отпустить. Насколько ему было известно, она уже могла понести от него. От этой мысли Бренчу на мгновение стало легче, но ему тут же пришло в голову, что, учитывая упрямство Дженны, ребенка может оказаться недостаточно, чтобы избавить ее от страха перед любовью и убедить выйти замуж.

Черт бы побрал этого Джеймса Ли-Уиттингтона! Окажись подонок прямо сейчас у него в руках, он бы разорвал его на маленькие кусочки за то, что тот так поступил со своей дочерью.

Макколи удивился, когда, устало спустившись с седла, увидел свет из окна хижины, которую они с Рембрандтом использовали в качестве конторы, и где старик обычно ночевал. В бараке, стоявшем в пятидесяти ярдах от конторы, где жили несколько работавших на них шахтеров, было темно. От костра поднимался дым. В загоне ревел мул. За исключением грозы, во время которой Бренч промок насквозь, так что дрожал всем телом, все казалось тихим и мирным.

У двери хижины Макколи вытер с башмаков грязь об край грубо сработанной деревянной ступеньки. Войдя внутрь, он увидел Рембрандта сидящим возле камина в деревянном кресле с огромным альбомом для рисования в руках. Седая голова склонилась над работой, а рука порхала над листом бумаги. Рембрандт так увлекся, что не слышал, как Бренч вошел.

– Привет, Попс.

Бренч повесил мокрую куртку и шляпу на гвоздь в стене.

Старик выпрямился и посмотрел на Макколи. Складки вокруг рта, казалось, стали глубже, и от этого Рембрандт выглядел старше. Белки его глаз подернулись паутинкой красных линий, а одежда была в полном беспорядке. Первой мыслью Бренча было, что старик снова прикладывался к бутылке. Потом он заметил новые морщины на лбу Рембрандта и напряженность, отразившуюся в чертах его лица.

– С Юджинией все в порядке? – Старик поднялся на ноги, позволив альбому упасть на пол. Узловатые пальцы были черными от угля, который он использовал для рисования.

Удивленный тем, что Рембрандт тревожится по поводу Дженны, Бренч кивнул.

– Да, несмотря на упрямство и море глупостей в голове, она в порядке. Что ты…

Бренча наткнулся взглядом на портрет Дженны, взиравшей на него с грубой бревенчатой стены, и голос его оборвался. На стенах хижины всегда были развешаны какие-нибудь рисунки. Но теперь они были повсюду. И на всех до единого была изображена Дженна. Поражали изящные, точные линий этих рисунков, что было совсем не похоже на неуверенные штрихи, обычно отличавшие работы Рембрандта. Похоже, вдохновение укрепило руку старика и возродило талант, которым он когда-то мог гордиться.

– Матерь Божья! – пробормотал Макколи, переходя от одного рисунка к другому. – Это все ты нарисовал?

Старик хранил молчание, наблюдая за тем, как младший партнер рассматривает портреты.

– Никогда не видел ничего прекраснее, – благоговейно прошептал Бренч. – Кроме самой Дженны.

Он повернулся к Рембрандту. Старик стоял по другую сторону стола, опустив руки. Несмотря на явную усталость, видно было, что он горд собой. Что-то в нем изменилось, но Бренч не мог понять что.

Повисло неловкое молчание, Бренч продолжал разглядывать рисунки. Казалось, он не мог отвести от них глаз. Чуть повернув голову, он сказал:

– Пэдди говорил, что тут какая-то проблема.

– Так и есть. Кто-то пробрался в штрек номер два позапрошлой ночью.

Бренч тут же повернулся лицом к старику.

– Ты знаешь, кто?

– Нет, но он захватил с собой приличный кусок руды.

– Черт!

Рембрандт вернулся в кресло.