В соответствии со статьей 127, пункт 3 Конституции СССР и статьей 2 Закона СССР “О правовом режиме чрезвычайного положения” и идя навстречу требованиям широких слоев населения о необходимости принятия самых решительных мер по предотвращению сползания общества к общенациональной катастрофе, обеспечению законности и порядка…»

«А ведь это гражданская война! — вдруг прервал Федорченко чтение документа. — Причем “идя навстречу требованиям…” здесь не поможет. Демократы скажут, что все это они уже проходили и что прекрасно знают, чем это кончается».

Президент Гостелерадиокомпании достал из кармана платочек и вытер холодный липкий пот, не имевший ничего общего с предутренней августовской прохладой.

«…обеспечению законности и порядка, — с большим трудом заставил себя читать дальше, — ввести чрезвычайное положение в отдельных местностях СССР, на срок шесть месяцев, с 4 часов по Московскому времени…»

«Что значит: “в отдельных местностях”?, — спросил себя Федорченко. — Каких именно? Телевидение растерзают звонками, уточняя, в каких именно местностях вводится это самое чрезвычайное положение. Или они там, в своей “чрезвычайке”, в своем гэкачепе, считают, что все это будет слушать не цивилизованная страна, а безмолвное и безмозглое стадо?!»

«Установить, что на всей территории СССР безусловное верховенство имеют Конституция СССР и законы Союза ССР…»

«А как быть с прибалтами? — угрюмо риторичествовал Федорченко. — Нет, в самом деле, с прибалтами-то они как поступать собираются?»

«Для управления страной и эффективного осуществления режима чрезвычайного положения, образовать Государственный Комитет по чрезвычайному положению… (ГКЧП СССР) в следующем составе…»

«Не приживется, — сразу ж определил главный радиотелевизионщик страны. — Не то что работяга, но и не всякий профессор филологии эту их аббревиатуру выговорит. Впрочем, заставят выучить. За-ста-вят!» — успокоил он себя уже более уверенно.

«Установить, что решения ГКЧП СССР обязательны для неукоснительного исполнения всеми органами власти и управления, должностными лицами и гражданами на всей территории СССР…»

Относительно «неукоснительного исполнения всеми органами» — тут Федорченко очень сильно засомневался. Страна, по его представлениям, разболталась до того, что вернуть и ввергнуть ее в ритм социалистического соревнования былых времен будет крайне трудно. Но то, что нашлись люди, которые решили покончить с перестройкой, а возможно, и с самими «прорабами» ее, — как-то само собой воодушевляло чиновника.

Он принадлежал к тем, кто — пользуясь терминологией, которую его телерадиоканалы, словно чуму, распространяли по всем закуткам страны, от столичных площадей до пивных чукотского Уэлена, — «все еще твердо отстаивал социалистический выбор и нерушимое братство Союза, не мысля себя вне руководства со стороны “ума, чести и совести всего прогрессивного человечества”».

Но, как человек, больше привыкший к тиши кабинета президента Гостелерадио, чем к баррикадам, он улавливал в «Обращении советского руководства» нечто такое, что заставляло понимать: его, лично его, втягивают в крайне неприятную историю. То есть не было дня, чтобы его телерадиоработнички не пытались подставить своего шефа под удары то левых, то правых, то откровенных сионистов, то скрытых антисемитов. Но все былые передряги, вместе с угрозами и ярлыками, показались ему теперь мелкими забавами по сравнению с тем, что начнется сразу же, как только в шесть утра будет зачитано это «обращение».

Прежде всего настораживал состав гэкачепистов. Слишком уж он показался Федорченко хлипким. Прежде всего, где Президент? Пусть даже разболевшийся? Ну, ладно, нет Русакова, похоже, что его уже «ушли» по состоянию здоровья. Всякий опытный партаппаратчик прекрасно понимает, что за свою партноменклатурную карьеру Русаков и сам «ушел» таким вот образом сотни различных чиновников. Поэтому, похоже, что и сопротивляться «главный прораб перестройки» теперь особенно не станет, не то придется расстаться и с партбилетом, а так хоть должность какую-нибудь сварганят. Словом, с ним все понятно. Вот только возникает вопрос: «Где Лукашов?»

Они что там, в своем гэкачепе, решили обойтись не только без Президента страны Русакова, но и без Кремлевского Луки?! Увы, это безумие! И потом, где хотя бы один лидер союзной республики, той же Украины, например, или Белоруссии? Неужто всех «националов» решили поставить перед фактом? А ведь вводить чрезвычайное положение на территориях союзных республик придется только через местные парламенты…

«Но главное, — сказал он себе, — еще не ясно, смирится ли с этим “гэкачепизмом” сам Президент. — То, что он болен, — ясно. Но ясно и то, что он все еще остается генсеком и Верховным главнокомандующим».

Федорченко взглянул на часы. До введения в Москве чрезвычайного положения оставалось чуть больше часа.

«Господи, — подумал он, произошло бы что-нибудь за этот час такое, что избавило бы от участи, которая меня ждет!». Однако, взмолившись по этому поводу, Федорченко тотчас же сказал себе: «Не молись, чуда не произойдет. Небесные чудеса Кремля обычно не касаются».

Выходя у здания Комитета гостелерадио из машины, он и в самом деле уже прекрасно понимал, что ничего за этот час произойти не может. Он и отведен-то ему только для того, чтобы или покончить жизнь самоубийством, или же позвонить шефу госбезопасности и отказаться выпускать эту передачу в эфир. Что фактически приравнивалось ко все тому же акту самоубийства.

Но Федорченко знал, что ни то, ни другое ни к чему не приведет. Ровно через час в его кресле уже будет сидеть другой президент компании.

«Интересно, танки они введут прямо сейчас или все-таки подождут, пока взойдет солнце?» — оглянулся президент Гостелерадиокомпании СССР на ночную улицу, уже стоя у двери. И в ту же минуту услышал отдаленный, натужный гул моторов, вслед за которым должен был послышаться и лязг танковых гусениц.

Совещание у министра обороны было назначено на шесть утра. Но к тому времени главкомам видов Вооруженных сил уже пришлось пробиваться к зданию министерства по улицам, наводненным танками и бэтээрами. Впрочем, угнетали генералов не заторы, к которым они, столичные небожители, давно привыкли. Их раздражала вся эта бронетанковая «тусовка», напоминавшая ни черта не понимающим главкомам какой-то кошмарный сон. Некие фантастические видения.

Их попытки прямо на улицах, у офицеров-танкистов, выяснить, что происходит, тоже ни к чему не приводили. Ни один офицер так толком и не смог объяснить, почему его солдаты здесь, кто отдал приказ о вступлении в столицу и что будет предпринято дальше.

Главкомы, элита генералитета, пытающиеся узнать от своих солдат, что происходит, почему путь к Министерству обороны им преграждают танками, — это было нечто новое для России, а потому очень напоминало генералам кадры из кинохроники, переданной откуда-то из Гватемалы или Гондураса.

Министр обороны Карелин приказал поднять главкомов сразу же, как только вернулся из Кремля в свое министерство. И весь тот период, пока адъютант пунктуально докладывал, какой главком уже прибыл, а какой пока еще находится в пути, он сидел за столом, обхватив голову руками и тягостно уставившись на листик с текстом шифрограммы, которая только что ушла в разбросанные на огромной территории, от западных границ до Курильских островов, войска.