После этого началось бомбардирование. Комендант распоряжался так благоразумно и энергично, что все попытки неприятеля, как внутри, так и вне города, окончились неудачей; а так как главная квартира Лаудона могла подвергнуться огню форсированных зарядов из кулеврин, то комендант не давал ему покоя и открыл такой огонь, что ядра попадали к нему в квартиру и он должен был уйти подальше.

Однако Тауэнцин, не будучи уверен в помощи и видя малочисленность гарнизона, собрал офицеров королевской гвардии и представил им свое положение и возможность, что город будет взят приступом еще до прибытия короля; в последнем случае он решил расстаться с гвардией на валах и сам с остальным гарнизоном защищаться до последней капли крови, чтобы мир, по его словам, не увидел странного зрелища – взятия в плен лейб-гвардии Фридриха. Офицеры, воодушевленные воинским честолюбием и любовью к родине, согласились на это благородное предложение и решили умереть в бою. К счастью, до этого не дошло, так как принц Генрих стал подходить усиленными маршами и Лаудон сам был принужден просить генерала Салтыкова, стоявшего в 9 милях от Бреславля, поспешить на помощь. Но он еще сделал последнюю попытку, чтобы уговорить коменданта к сдаче, обещая исполнить все условия, каких тот потребует. Посланный императорский полковник Рувруа изобразил в самых черных красках положение короля и близость хищных русских войск, соблазняя Тауэнцина при этом преимуществом свободного пропуска и других почетных условий; все это, по его словам, оправдало бы честь коменданта в глазах мира и короля. Тауэнцин отвечал: «Не знаю, где честь коменданта, сдающего крепость, пока брешь не пробита. Запрещено лишь начинать осаду города разорением его жителей. Пожар не изменил моих намерений, а только укрепил их». – «Если так, – отвечал Рувруа, – то мы сейчас формально откроем траншеи». – «Я этого давно ожидал», – возразил комендант, и они расстались.

Но этой угрозой окончилось все предприятие, так как Лаудон на следующий же день снял осаду. Даже друзья этого полководца сочли эту осаду необдуманной и уверяли, что генералом руководило чрезмерное доверие к своему военному счастью. Осада длилась всего 5 дней, но причинила много вреда. В вознаграждение за понесенные потери король пожаловал жителям 50 000 рейхсталеров. Во время этой осады была убита самая красивая женщина в городе, лучший солдат из королевской лейб-гвардии, разорвало самую большую пушку и сгорел лучший дворец; местопребывание короля тоже сделалось жертвой пламени.

Скорое прибытие Генриха спасло не только один Бреславль, но и всю Силезию. Главная русская армия находилась уже в центре этой провинции, на расстоянии всего одной мили от столицы, и план ее предводителя состоял в том, чтобы соединиться с австрийцами. Надеясь на несомненное завоевание Бреславля, он рассчитывал на тамошний большой магазин для прокормления своей армии во время кампании. Но благоразумные меры принца Генриха разрушили эти надежды, так что Салтыков даже не решился переправиться через Одер. Время для обеих сторон было одинаково драгоценно, так как и Фридрих спешил сюда, опасаясь за Бреславль. Он оставил в Саксонии Гюльзена со значительным корпусом, а сам, в виду австрийской армии, переправился через Эльбу, Шпрее, Нейсу, Квейс и Бобер. Он прошел между корпусами Ридезеля и Ласси; последний шел вслед за ним на расстоянии трех миль; главная же австрийская армия шла перед ним. «Если бы кто-нибудь посторонний, – говорит король в своей истории, – наблюдал поход этих различных армий, то он подумал бы, что они повинуются одному предводителю. Армию фельдмаршала Дауна он счел бы авангардом, армию короля – главным корпусом, армию генерала Ласси – арьергардом».

Хотя король вез с собой 2000 повозок с провиантом, а мосты были разрушены, но он за 5 дней сделал 20 миль и благополучно достиг границ Силезии. Даун тщательно избегал битвы и, соединившись наконец с армией Лаудона, старался по возможности препятствовать сближению короля с его братом Генрихом и отрезать их также от Швейдница и Бреславля. Но все же Фридрих и Даун находились близко друг от друга, и только небольшая речка Кацбах разделяла обе армии. Необычайное превосходство неприятельской армии, состоявшей из 100 000 с лишним человек, принудила короля с его 30-тысячным войском поступать подобно партизанам и часто менять позицию, чтобы ускользнуть от неприятельской атаки; только благодаря неустанной деятельности и бдительности мог он обеспечить себя в таком положении. Но все же он продолжал находиться весьма близко от неприятельских армий, чтобы они не могли атаковать принца Генриха, наблюдавшего за движениями русских. У Гольдберга прусские гусары овладели большей частью неприятельского обоза, заключавшего, между прочим, весь багаж генерала Ласси. Король приказал не трогать его и отослал в целости этому полководцу под эскортом трубача, который, кроме того, должен был отвезти также красивую и честную тирольскую девушку, находившуюся в свите генерала. Одна лишь очень точная карта всех австрийских лагерей во время кампаний 1758 и 1759 годов была удержана королем в качестве добычи; когда же Ласси и ее потребовал обратно, то ему ответили, что сначала с нее снимут копию, а тогда отошлют ему.

Русские, еще находившиеся по ту сторону Одера, недалеко от Бреславля, вовсе не были довольны медлительными движениями австрийцев. Они полагали, что так как королю удалось беспрепятственно переправиться через Эльбу, Шпрее и Бобер, то он сумеет переправиться точно так же и через Одер, соединиться с принцем Генрихом и атаковать их тогда со всей своей армией. «Королю стоит только сделать один из его обыкновенных форсированных маршей и искусных маневров, – говорил фельдмаршал Салтыков, – и все это он приведет в исполнение». Причем он положительно заявил, что уйдет назад в Польшу, как только пропустят короля через Одер.

Эта угроза принудила Дауна к сражению, чтобы удержать короля. 15 августа решено было атаковать прусский лагерь при Лигнице; положение последнего было невыгодно, а проект неприятелей был превосходно задуман. Атака должна была произойти на рассвете, так как неприятель хотел устроить нечто вроде Гохкирхского зрелища. Ближайшее затем намерение состояло в том, чтобы отрезать королю путь через Одер, даже отступление через Глогау. В австрийском лагере до того были убеждены в удачном исходе предприятия, что даже солдаты говорили: уже раскрыт мешок, куда попадется прусский король со всей своей армией, останется только затянуть его веревкой. Король узнал случайно об этом намерении неприятеля вечером накануне его исполнения; ему сообщили также подслушанное хвастовство солдат. Во время обеда он сам рассказал это, прибавив: «Австрийцы отчасти правы; но я собираюсь сделать в этом мешке такую дыру, которую им трудно будет починить». Но король все же был озабочен своей невыгодной позицией, приводившей ему на мысль Гохкирхскую атаку; ввиду некоторых распоряжений относительно доставки провианта, ему нельзя было оставить этот лагерь, и он мог переменить позицию не раньше 14-го числа. Английский посол Митчел, опасаясь грозной атаки, сжег часть своих бумаг, но сам не хотел покинуть лагерь.

Получив такое известие, Фридрих приготовился к сражению, и план его тотчас же был готов. С наступлением ночи он вместе с армией выступил из лагеря, где крестьяне продолжали поддерживать сторожевые огни; гусарские патрули должны были продолжать ночную перекличку. То же распоряжение было дано в лагере австрийцев для сокрытия их намерений от неприятеля; оставшиеся в лагере барабанщики по обыкновению произвели полунощную смену караула с барабанным боем. Таким образом, обе армии старались одновременно обмануть друг друга одинаковыми средствами, и обе, по странному стечению обстоятельств, боролись с призраком. Фридрих с величавым спокойствием выстроился в боевой порядок на Лигницских высотах*]. Была чудная летняя ночь. Звездное небо было безоблачно, и ветер смолк. Никто не спал; солдаты хотя и растянулись вооруженные, но все были бодры; петь нельзя было, и они скрашивали время беседой. Офицеры прогуливались, генералы объезжали армию верхом, делая необходимые распоряжения. Король сидел на барабане, совершенно так, как в прусской военной песне одного поэта, воспевавшего «героя, думавшего о сражении и сидевшего на барабане во тьме ночной под звездным небом».