Витте вернулся в Европу триумфатором. Император Вильгельм пожелал его видеть на пути в Россию. Он принял его в своем охотничьем замке, Роминтене, пожаловал ему небывалую дотоле для иностранца награду, а именно – цепь к ордену Черного Орла и лично проводил его на станцию. Кстати, несколько слов об отношениях Кайзера к графу Витте вообще. Отношения эти подвергались частым изменениям. При Александре III и в первые годы царствования Николая II Вильгельм II, зная влияние Витте при Дворе, считался с ним. Он как-то попробовал переменить свою систему: это было, если не ошибаюсь, летом 1897 года – по вопросу о ввозе в Германию наших гусей.

В угоду аграрной партии берлинское правительство под предлогом эпизоотии запретило внезапно этот ввоз в то время, когда между пограничными станциями, Эйдкунен и Вержболово, накопилось уже свыше 400 000 птиц. Посольство наше, во главе которого находился в то время, в качестве поверенного в делах, Н. И. Булацель, тщетно протестовало против этой меры. Тогда сам Витте вмешался в это дело. Он, со своей стороны, запретил немедленно ввоз в Россию некоторых германских мануфактурных изделий. Германское правительство попробовало упорствовать, но принуждено было вскоре уступить. Виттовский урок обошелся немецкой казне очень дорого. В один месяц она потерпела убыток в 18 000 000 марок, и так называемая «гусиная война» была нами выиграна.

Кайзер сохранил об этом инциденте впечатление неприятное и, в сущности, к Витте особых симпатий питать, естественно, не мог. Оказывая ему, тем не менее, небывалый почет в Роминтене, Император имел в виду заручиться государственным деятелем, которому, по его расчетам, суждено было играть в России видную роль. Но когда Витте окончательно пал после своего кратковременного пребывания во главе правительства в 1905 году, Вильгельм II не скрывал своего удовольствия в кругу приближенных ему лиц. Он чувствовал, что он избавляется от решительного и опасного партнера.

В вопросах внешней нашей политики граф С. Ю. Витте придерживался следующих, неоднократно высказанных мне, взглядов:

«Россия, прежде всего, должна преследовать возможно широкое развитие своего экономического благосостояния, – говорил он, – и потому, избегая осложнений, вести политику исключительно миролюбивую. Относительно Германии, нам следует считаться с ее интересами, но и требовать от нее того же по отношению к нашим. На этой почве мы должны обнаруживать полнейшую непреклонность и, опираясь на наши отношения к Франции, мы имеем полную возможность проводить эту политику вполне последовательно. Наши отношения к Германии от такой политики только окрепнут. Тех же методов мы должны придерживаться и по отношению к Англии, и тут поможет нам англо-германский антагонизм. Никаких союзов, кроме существующего франко-русского, нам не надо. Они связали бы только нам руки. Я считаю поэтому крупной ошибкой Извольского его соглашение с Англией и преступлением со стороны Сазонова, что он увлекся этим соглашением и стал игрушкой в руках какого-то Бьюкенена. Мы вступили на крайне опасный путь. Нам не следует ставить на карту наши отношения к соседней Германии, для нас и для немцев одинаково ценные. Война с Германией была бы для обеих Империй явным безумием. Кроме того, не следует забывать, что война с Германией могла бы быть нами выиграна исключительно, если бы ей был придан характер войны национальной, что при Царе, не пользующемся достаточной популярностью, едва ли возможно. Проигрыш же еще одной войны, или даже ее чрезмерная затяжка, привела бы неминуемо Россию к самой ужасной катастрофе».

Таков был политический катехизис покойного министра. И это не были слова, а неизменные его убеждения.

По моему мнению, жизнь С. Ю. Витте следует разделить на две эпохи: до и после его женитьбы. До своей женитьбы он являлся исключительно государственным деятелем со всеми своими качествами или недостатками, с которыми можно было соглашаться или нет, но с крупной политической фигурой которого нельзя было не считаться. После своей женитьбы, к его честолюбию личному, прибавилось еще и честолюбие его жены, желавшей, во что бы то ни стало, проникнуть ко Двору и играть роль в петербургских салонах. Покуда жив был Александр III, Сергею Юльевичу приходилось мириться со своим положением полуженатого, полухолостого человека, т. к. двери, открытые перед ним – были закрыты его супруге. Но при Николае II, мягкость и доброту которого Витте учитывал, он стал напрягать все усилия, чтобы удовлетворить честолюбие своей жены и – к прискорбию должен в этом признаться – с этого времени, крупный дотоле, Витте измельчал. Когда же его к тому же постигла немилость, он окончательно потерял равновесие. В кабинете его появились не висевшие до тех пор портреты знатных предков, пошли ухаживания за Великими Князьями и охота за лицами, принадлежащими к высшим слоям петроградского общества. Демократ, каким был несомненно Витте, который, казалось бы, должен был гордиться тем, что он «сам – свой предок», стал разыгрывать аристократа. Неотесанный по природе своей, Сергей Юльевич превратился в салонного кавалера…

Он метался как зверь в своей клетке, но, надо отдать ему справедливость, душою болел за Россию, предвидя ее гибель и не будучи в состоянии приостановить неминуемую катастрофу. Своим государственным чутьем он предугадывал события – наше военное поражение и революцию. Он видел, что Царь окружил себя пигмеями, в то время как он, новый Прометей, прикован был вынужденным бездействием к своей скале. Сколько раз мне приходилось видеть его в волнении шагающим по своему кабинету и, со слезами на глазах, повторяющим: «Боже правый, куда они ведут Россию, Россию моего Царя» (Александра III). Скончался он после двухдневной болезни, окончательно разбитый морально, озлобленный против всех и вся. Настроение это всецело отразилось на его воспоминаниях. С графом Сергеем Юльевичем Витте сошел в могилу один из наших крупнейших государственных деятелей…

После отставки графа С. Ю. Витте в 1905 году председателем Совета Министров назначен был его постоянный противник, престарелый Иван Логинович Горемыкин. Он происходил из старинного дворянского рода, известного еще во времена Ивана Грозного. Он имел за собою обширную бюрократическую карьеру, был товарищем министра юстиции и министром внутренних дел. Глубоко образованный, первоклассный стилист, свободно владеющий большинством европейских языков, И. Л. Горемыкин считался знатоком России и специалистом по крестьянским делам. Ему предшествовала репутация отъявленного реакционера. Бывши с ним в самых коротких отношениях, позволю себе усомниться в правильности этой оценки.

Горемыкин был, прежде всего, лишь строгий законник. Отсюда – его столкновения с Государственной Думой, стремившейся превзойти установленные законом свои права. Как-то раз премьер сказал мне:

«Странное дело, когда я был министром внутренних дел, мне создали репутацию чуть ли не "красного" и особенно старался в этом смысле "либеральный" Витте. В 1906 году меня считали ультрареакционером. Между тем, я не был ни тем, ни другим. Я попросту всегда стоял на почве закона».

Конечно, против подобного образа мыслей можно многое возразить. Закон, изданный в 1900 году, мог в 1906 году уже не годиться, и Горемыкин, стоявший так долго на высших ступенях служебной иерархии, мог и должен был способствовать изменению законов устаревших. Но, тем не менее, реакционером в приписываемом ему смысле он не был, будучи для того слишком европейцем и глубоко культурным человеком.