Ночь мы провели на Московском вокзале. Свободных скамеек не было, Женя расстелил на полу свою куртку, и мы с ним легли на нее, укрывшись моим пальто. Поскольку мы были худы, получилось не так интимно. Саша – сказался опыт многолетних туристических походов – спал сидя в углу, положив голову на сумку с машинкой и презервативами. В семь часов утра нас растолкали железнодорожные служащие. Мы зашли в буфет. Народ расхватывал только что привезенные беляши с мясом. Запах мяса мешал нам сдвинуться с места. Я заметила, как у незнакомого мужчины выпала из кармана трешка, и мне стало стыдно за собственные мысли.

Ребята стали уговаривать меня вернуться в Кишинев. Они найдут работу и жилье, тогда я смогу приехать. Мы толкнули презервативы, по пятерке за штуку, у «Сайгона». Товар был импортный, одна упаковка чего стоила!

Женя проводил меня в аэропорт.

– Посмотри, – сказал он, склоняя голову, – мне кажется, у меня появляется лысина.

В этот момент объявили посадку.

Я всегда любила возвращаться в Кишинев. Где бы я ни жила – на Урале, в Донецке, к этому списку можно было бы добавить Рим, Париж, Лондон… К сожалению, я не добавлю, – я только этот город хотела видеть утром в окне. Так, есть пьяницы, которые, где бы они ни выпили, все равно пробираются домой.

Я увидела в иллюминаторе расквадраченное поле, желтый рейсовый автобус – и впервые не обрадовалась.

Мама, взглянув на меня, спросила, когда я в последний раз спала.

– В самолете, – ответила я.

День, ночь. День, ночь. Еще один день, который я провела, кружа по комнатам и поглядывая на телефон.

Он зазвонил на четвертый день, это была Лариса Костина. Она почему-то говорила шепотом. Потом я услышала: «Сейчас я зайду».

Ларисе позвонил знакомый врач из кишиневской психбольницы. Сашу с Женей задержали на второй день после моего отъезда. Женю отправили поездом в Петрозаводск, передали дело в местные органы. Сашу самолетом под конвоем доставили в Кишиневскую психбольницу, там он и находится, и свидания с ним запрещены. Охранник из художественной академии нас хорошо описал. Особенно девушку с длинными волосами. Ее продолжали искать.

В тот же день был еще один звонок. От папиной жены. Я очень удивилась: она мне никогда не звонила. И вот что я услышала. Пока я была в Питере, моего отца арестовали. Он находился под следствием в Кишиневской тюрьме.

Здесь следует остановиться и кое-что объяснить. Отец состоял в группе диссидентов-архитекторов. Они строили больницы, школы и жилые дома в сейсмически опасных районах Молдавии. Государственные проекты занимали годы, а то и десятилетия, а пока что сельские дети вынуждены были ездить в школы, расположенные за десятки километров от дома, женщины рожали в медпунктах. Группа, в которой был отец, строила быстро, денег у совхозов и колхозов брала меньше, чем государство. Отца обвиняли в частном предпринимательстве и крупных хищениях у государства. В момент ареста отец с женой и двумя детьми жили в однокомнатной квартире. На сберегательной книжке у папы было восемьсот рублей, которые у него тут же изъяли.

Такой была ситуация на текущий високосный март. В кругу наших друзей начались вызовы в КГБ. Сначала вызвали Витю Панэ, потом по очереди забирали и допрашивали других наших: Ларису, Вадима, Артура, Мишу Абаловича. Только меня почему-то не вызвали. Я даже обижалась. Зато у нас с мамой в наше отсутствие произвели обыск. Среди прочих бумаг изъяли и самиздатовского Мандельштама. Это меня особенно оскорбило. Книжка имела сентиментальную ценность, Мандельштам еще в 78-м году вышел в серии «Библиотека поэта».

– Они, что ли, не следят за тем, что происходит в печати! – возмущалась я.

– Они следят, – успокоила меня Лариса.

Мы с Женей потихоньку стали перезваниваться. Он отвечал невесело: в КГБ ему сказали, что надо трудоустроиться. Он пошел работать дворником. Ему грозил призыв в армию. За всеми этими событиями об армии все как-то забыли.

– Надо вытащить его в Кишинев развеяться! – резонно заметила Лариса. Мы выслали Жене денег на билет и стали ждать. Сначала он не мог найти замену, потом нашел, взял билет на самолет. Но тут началась непогода и длилась неделю. В Кишиневе тоже бушевал ураган с мокрым снегом, облеплявшим кусты, деревья, троллейбусные провода. Я на всякий случай каждый день ездила встречать Женю. На третьи сутки, завернувши по дороге из аэропорта к Ларисе, я застала в квартире шумное гулянье. Обмывалось чудесное возвращение Саши из дурдома. Он был героем дня. В руках у него была гитара, у ног его почему-то сидела Ларисина студентка Света и восхищенно смотрела ему в лицо. В ходе празднования выяснилось, что, еще до Сашиной поездки в Питер, Света заняла в его сердце место Ларисы. Я ждала домашней бури. Лариса была человеком чрезвычайно темпераментным. Во время допроса в органах она дерзила гебешнику, когда тот непочтительно с ней разговаривал. В отношении Саши и Светы Лариса тоже повела себя поразительно. Объяснившись с бывшим возлюбленным на кухне, она объявила нам, что ввиду экстренного положения готова сохранить с новой парой дружеские отношения. Молодых любовников устроили на ночь в ее спальне, остальные улеглись в гостиной. Я спала на кухне, постелив на дно немецкой ванны свое клетчатое пальто. Рядом шумела газовая колонка. А на следующий день прилетел Женя. Похудевший, бледный, он возник в проеме кухни, и я долго его рассматривала, не понимая, привидение это или настоящий человек.

Среди забав той весны были шатания по Пушкинскому парку, возложение заплесневелого хлеба к памятнику Ленина, кража трех пакетов субпродуктов в мясном отделе центрального гастронома, кража ящика с вином в овощном магазине, срывание флагов со стен зданий. Один раз мы с Женей принесли к Ларисе двухметровый транспарант: «Да здравствует советский народ – строитель коммунизма!» От транспаранта потом было трудно избавиться. Вынести его во двор? Подарить кому-нибудь в качестве сувенира? Ночью по требованию Ларисы мы закинули транспарант на крышу соседнего овощного магазина. Скорее всего, он там лежит до сих пор. Магазин строили немцы. Прочно, на века. Для интересующихся артефактами ушедшей эпохи: это одноэтажное строение на пересечении улиц Пирогова и Армянской.

Мы чуть не проспали Женин поезд. Выбежали из дома за двадцать минут до отправления. Перед выходом я сдернула с вешалки первую попавшуюся шубу, она оказалась Сашиной, пуговиц не было. Я подвязалась в поясе шарфом, который нашла в рукаве. Думала, провожу и вернусь. Когда поезд тронулся, я вспрыгнула на площадку.

Поезд ехал полупустой: в купе, кроме нас, никого не было. Мы отдернули штору и стали смотреть в окно. Молдавия весной очень красива. Прозрачно зеленеют холмы, синеют небеса. От полотна дороги до горизонта тянутся виноградные линии. Все еще пусто и голо, и вдруг ниоткуда спустилась стая ворон, стала клевать оттаявшие виноградные зерна. С полей теплый ветер доносил запах навоза и кислого сена. Такого запаха нет нигде. Это запах родины.

Через полчаса загрюкали двери, проводник шел по вагону, проверял билеты.

Наша дверь вместе с оконным пейзажем отъехала влево.

– Ваши билетики!