папский легат Плано Карпини. В 1245 году он ехал из Лиона в Каракорум. Проезжая Киев, он видел, что там осталось после подвигов славного воинства монгольского царя — ни одного целого здания, ни одного живого человека. А РПЦ молилась за здравие убийц. Такова особенность православной Церкви: служит власти, какова бы она ни была. Много веков спустя, вспомнив, вероятно, свой ордынский опыт, Церковь станет молиться за здравие Сталина.

«Ни которая царева пошлина…»

Надо отдать должное монгольским царям: они щедро платили церковной иерархии за услуги. Вот один из их указов своему воинству: «Не надобе им от церкви ни дань, ни поплужное, ни ям, ни подводы, ни война, ни корм, во всех пошлинах не надобе им, ни которая царева пошлина». В переводе на современный язык это означает, что РПЦ была освобождена от каких бы то ни было повинностей, налогов и вообще от всех тягот, которыми облагалось все остальное население «истерзанной, издыхающей», по словам Пушкина, страны.

И что не менее важно, под покровительством монгольских царей РПЦ стала несметно богата, она завладела более чем третью всех пахотных земель, главным тогдашним богатством страны. И во всех ее владениях вручалось ей верховное право управления и суда: «А знает в правду и право судит и управляет люди своя, в чем ни буди: и в разбое, и в татьбе, и во всяких делех ведает сам митрополит, один или кому прикажет». Поистине Церковь оказалась государством в государстве. Причем процветающим «государством» в изнасилованной, испохабленной стране.

А теперь попробуйте вообразить эту ограбленную, униженную, голодную страну и вознесшуюся над всем этим срамом сытую, самодовольную Церковь, переживающую поистине золотой век, — и вы увидите одно из главных последствий ордынского ига. Еще важнее, однако, что никогда на протяжении столетий и не подумала церковная иерархия покаяться в этом страшном грехе. Ну, хотя бы в том, что ее колаборантство с завоевателями затянуло чужеземное иго еще, по крайней мере, на четыре-пять поколений.

Другие последствия

Вот еще одно. Русь пропустила эпоху европейского Возрождения (Ренессанс), к которому в киевско-новгородское времена была культурно вполне готова. Она была тогда органической частью Европы — на протяжении почти трех веков. Была в Европе своей. Ярослав Мудрый (это середина XI века) был женат на дочери шведского короля. Трех своих сыновей поженил на европейских принцессах, а трех дочерей выдал замуж за королей Норвегии, Венгрии и Франции. Анна Ярославна, супруга Генриха I, после его смерти в малолетство своего сына была правительницей Франции. Ярослав предоставлял политическое убежище европейским принцам, изгнанным из своих земель, — из Норвегии, из Венгрии, даже из Англии (четвертая его дочь была английской принцессой).

Историк Владимир Вернадский подсчитал, что после Ярослава Мудрого пять русских матримониальных союзов было заключено с королевским домом Богемии (нынешней Чехии), шесть — с королевским домом Венгрии, одиннадцать — с королевскими домами Германии (включая Евпраксию Всеволодовну, императрицу Священной Римской империи). И, по меньшей мере, пятнадцать браков с королевским домом Польши. Вот это и значило в ту пору быть в Европе своей.

Иго разрушило эту культурную общность. Когда в Падуе и в Праге открывались первые университеты, когда писали Данте, Петрарка и Боккаччо, Русь лежала обескровленная под варварским игом. «Татаре не мавры, — объяснил нам Пушкин, — они не оставили нам ни Аристотеля, ни алгебры». Какой уж там Данте! Какие университеты!

Но, пожалуй, самым тяжелым последствием ига, хотя и косвенным, был крах русской церковной Реформации. В отличие от Северной Европы, в Москве, тоже северном тогда государстве, она была подавлена. И обернулось это для ее крестьянства тотальным трехсотлетним рабством.

Нестяжатели

Вассиан Патрикеев был одним из самых выдающихся публицистов нестяжательства — реформаторского движения XV–XVI веков. Вот как обличал он церковную иерархию, разжиревшую от милостей монгольских царей: «Испытайте и уразумейте, кто от века из воссиявших в святости и соорудивших монастыри заботился о том, чтобы приобретать села? Кто молил царей и князей о льготе для себя или об обиде для крестьян? Кто имел с кем-нибудь тяжбу о пределах земель? Или мучал бичом тела человеческие? Или облачал их оковами? Или отнимал у братьев имения?»

Дальше Вассиан подробно перечислял «наших руссийских начальников монашества и чудотворцев» — Антония и Феодосия Печерских, Дмитрия Прилуцкого, Сергия Радонежского, — которые «жили в последней нищете, так, что часто и дневного хлеба не имели. Однако монастыри не запустели, а наполнялись иноками, которые трудами рук своих и в поте лица ели хлеб свой».

Нестяжатели предлагали Церкви то же самое, что два столетия спустя ей предложила Екатерина Великая: хотите иметь монастырские земли — имейте, но ровно столько, сколько ваши иноки могут обработать сами, никого не эксплуатируя. Вассиан призывал к простоте доордынских нравов, к безнадежно потерянным в Орде нравственным ценностям Церкви. И ссылался он на тех «начальников монашества», кто считал эксплуатацию чужого труда смертным грехом и ересью.

Один из самых грозных для иерархии сигналов прозвучал в 1380 году, когда Дмитрий Донской, собираясь на битву с монголами, благословения просил не у митрополита и не у официального клира, а у Сергия Радонежского — одного из самых авторитетных их противников внутри самой Церкви. Так, во всяком случае, гласит легенда. Именно под влиянием таких подвижников, надо полагать, и переменила, в конечном счете, иерархия фронт, присоединилась к тем, кто боролся против завоевателей.

Между концом XIV века (когда Дмитрий Донской общался с Сергием Радонежским) и началом XVI (когда писал Вассиан Патрикеев) в России и в Европе одновременно развернулось мощное движение церковной Реформации. Российское нестяжательство, начавшись с отшельников, с «заволжских старцев», выросло в сильное политическое движение, обрело таких авторитетных лидеров, как Нил Сорский и «мудрейший из мудрых» Максим Грек. Оно угрожало отнять у иерархии ее главное земное богатство — крестьян. Ибо что стоила земля без крестьян?

Юрьев день

Это две недели до и после 26 ноября, когда крестьяне могли по закону покидать своих лендлордов. Введение Юрьева дня — это все, чего сумел добиться Иван III Великий, первостроитель Московского государства, борясь с иерархией, жаждавшей «закрепить» крестьян навечно. Великий князь, как и нестяжатели, полагал, что Церкви подобает быть пастырем народным, а не землевладельцем, ростовщиком и эксплуататором чужого труда. И тем более «не мучить бичом тела человеческие и не облачать их оковами», говоря языком Вассиана. В 1503 году он попытался решить дело лобовой атакой, просто отнять у монастырей земли. Но хитра, как лис, и богата, как Крез, была иерархия,