— Отчаяннее, чем в первые дни на корабле?

Прядка помедлила, вспомнив те жуткие дни. Да, тогда она тоже была в отчаянии. И думала, что большее отчаяние сложно даже представить.

Вероятно, это похоже на подъем тяжестей: ее потенциал к отчаянию со временем увеличивается. И для других эмоций вроде стеснения просто не остается места.

— Ладно, сменим тему, — сказал Улаам. — Пока больше никаких предложений. Что касается твоего плана насчет капитана: ты уверена, что остальные поддержат мятеж?

— Вполне. Похоже… я внушила Салай и остальным офицерам, что принадлежу к Королевским маскам…

— Вот так-так. Как тебе удалось?

— Случайно. — Прядка состроила гримасу. — Почему-то я лучше всего лгу, когда говорю правду.

— Мудрые слова, — заметил я. — Но скажи, слышала ли ты мое последнее стихотворение?

— Прошу прощения, — вмешался Улаам, — но на ближайшую пару минут я отсоединю уши.

— Что? — удивилась Прядка.

К несчастью, она была ограничена собственной анатомией и не могла отсоединить собственные уши, если, конечно, не хотела, чтобы эффект сохранился на всю жизнь.

— Хотел один фермер пристроить нарцисс, — произнес я. — Да только земли не нашел. Он с ногами уселся на вал. А после устроил скандал. Но цветок растоптал — не нашел компромисс. Конец.

О боги.

О Осколки внутри нас.

Что со мной сталось?

— Как… мило, — сказала Прядка.

Для девушки, которая, по ее же словам, не умела лгать, она справилась на отлично.

Вскоре Улаам восстановил слух.

— А! Прядка, у тебя даже не пошла кровь из ушей? Поразительно. Сегодня я тебе еще нужен?

— Наверное, нет. Но… вы уверены, что не поможете? Нашему мятежу?

— Увы. В случае необходимости я могу предложить лишь медицинскую помощь. Большее вмешательство неуместно.

— Если мы в скором времени не выберемся из Багряного моря, корабль потонет. Вас это тоже убьет.

— Допущения, допущения. — Улаам направился к трапу. — Хойд бессмертен, да и я почти. Мне, конечно, совершенно не улыбается перспектива шагать по дну моря спор, еще и с ним в таком состоянии на прицепе, пока мы не доберемся до безопасного места, но мои способности это вполне позволяют.

Я встал, чтобы пойти следом за Улаамом. Внутри меня все еще сохранялась крупица самосознания, и она толкала меня и дальше доставать его скверными стишками.

Однако возле Прядки я остановился. Она сидела с ракетницей на коленях, уставившись в пол. Споры с неизменным шорохом терлись о корпус корабля и напоминали, что мы неумолимо приближаемся к логову дракона.

По оценкам капитана Вороны, до него оставалось всего два дня.

— Я волнуюсь, — тихо сказала Прядка, подняв на меня взгляд. — Я… я в ужасе.

Я положил руку ей на плечо и даже удержался от того, чтобы вытошнить очередное стихотворение. Должно быть, она что-то различила в моих глазах — фрагмент здравого смысла, которым я все еще обладал.

— Я в ужасе, — повторила она. — И не только за всех остальных, хотя и это тоже. Я боюсь за себя. Боюсь того, что со мной сделает Ворона. Мне ее не победить. В глубине души я это знаю.

Я поднял другую руку, выставил палец.

— У тебя, — прошептал я, — есть все, что нужно, Прядка.

— Ракетный пистолет? Но что, если я не справлюсь?

— У тебя есть все, что нужно.

Я сжал ее руку и пошел за Улаамом. Но потом замедлил шаг. Что-то было не так. Помимо того, что я не начал с жаром зачитывать эпическую оду, посвященную красоте мозолей.

О, шорох спор стих. Бурление прекратилось, корабль сбавлял ход. Беспокоиться не о чем. Такое происходит постоянно и не представляет опасности.

Разве что рядом рыскает дождь.

Наверное, вы уже догадались, что произошло дальше.

Глава 48. Кошмар

Мне снятся кошмары. Мое уникальное состояние этому никак не мешает, пусть и сплю я куда меньше обычных людей.

В моем самом страшном повторяющемся кошмаре, в том, что хватает за горло и трясет, пока я не очнусь, насквозь мокрый от пота, меня не преследуют чудовища. Он не о том, как я заблудился или что меня не любят.

Нет, в моем самом страшном кошмаре я понимаю, что много лет повторяюсь, рассказывая одни и те же вымученные шутки, одни и те же истории, и что есть сил протаптываю тропинку через терпение и любовь людей, пока на ней не погибнут даже сорняки.

По этой причине я не стану повторять свои подозрения и страхи насчет дождей Багряного моря. Но если и есть доказательство, что сама Судьба поставила против «Вороньей песни», то это тот факт, что к кораблю устремились не одна, а целых две дождевых полосы.

Две сразу. При том, что корабль намертво застрял на склоне гигантской багряной горы, носом к струящемуся с разъяренной луны столпу спор.

Добравшись до верхней палубы, Прядка увидела Салай. Та твердо стояла на юте за штурвалом на случай, если бурление возобновится и у нее появится шанс увести судно в безопасное место. Но корабль, как назло, не двигался ни на дюйм. Все ее умения, вся ее страсть ничего не значили, пока корабль оставался в плену спор. Салай ничего не могла поделать.

Даги выкрикивали разные идеи, некоторые предлагали бегом убраться с пути дождя прямо по спорам. Глупость, ясное дело. Если корабль будет уничтожен, они погибнут в ту же секунду, как вернется бурление. Да, на борту есть две спасательных шлюпки, но что это даст? Медленную смерть от обезвоживания? Они в Багряном море. Корабли сюда заходят крайне редко.

И на то есть очень веская причина.

Глянув мимо Дагов, Салай встретилась взглядом с Прядкой.

«Пора, — беззвучно произнесла она. — Пожалуйста».

Прядка схватила одну из Дагов — долговязую женщину с собранными в хвост волосами — и крикнула:

— Бегом к Салай! Скажи, что мне нужны две длинных веревки и бочка воды с пушечной позиции. Вперед! Вперед!

Протиснувшись мимо Лаггарта на трапе, Прядка помчалась в свою каюту. Он рявкнул ей вслед, но она была не в том настроении, чтобы его слушать. У нее оставались считанные минуты, прежде чем дождь доберется до корабля и их сказке придет конец. Разве что Прядка сумеет вписать в нее еще одну главу за счет одной лишь силы воли.

Героизм — удивительная штука, которую часто толкуют в неверном ключе. Все мы думаем, что понимаем его, поскольку хотим видеть семя героизма в нас самих. Отчасти в этом и заключается секрет.

Если собрать достаточно историй о героях — о тех, кто рисковал жизнью ради других; о тех, кто