Слушая подробности визита Александры к преподавателю марксистско-ленинской философии на «чашечку кофе», Ксюша отводила глаза, словно оказалась невольным свидетелем сцены, не предназначавшейся для ее глаз, – свидетелем стыда Александры, жгучего и интимного, в котором нет места для посторонних, даже близких людей…

Ксюша мучилась от своей бестактности. Ей хотелось перебить Александру, сказать: извини, не надо дальше, я сожалею… Но она еще не услышала самое главное – знала ли Александра о смерти Тимура, когда посылала ее к нему на квартиру. И потому она уговаривала себя дослушать все до конца, надеясь, что, выдержав описание этой сцены, она сможет дальше расслабиться, потому что хуже этого уже ничего не может быть…

Но она сильно ошиблась. Хуже могло быть и было.

– После той встречи у Андрея, когда мы праздновали выход статьи о Версаче, – ровным голосом рассказывала Александра, орудуя пилочкой вокруг своих холеных ногтей, – он попытался вновь ухаживать за мной… Я ему отказала сразу же – резко, не оставляя ни надежд, ни двусмысленностей между нами.

Он, казалось, оставил меня в покое. Я было вздохнула с облегчением… Но вдруг начала сталкиваться с ним в самых неожиданных местах: он попадался мне на улице, на приемах, в метро – машина тогда барахлила, и приходилось пользоваться городским транспортом. Кажется, он за мной следил. Может, и тогда в аэропорту, когда ты обратила внимание на перстень, – тоже. Я не знала, зачем ему это нужно, да и не стала ломать голову. При этих якобы случайных встречах я его игнорировала, не видела в упор. В конце концов, ему нравится время зря тратить – ради бога, его дело! Если он на что-то надеется – то зря. Ему не перепадет с моего стола!

Но однажды…

Однажды, довольно поздним вечером, Александра торопливо шла к метро после просмотра нашумевшего спектакля в театре «Ленком». Темный силуэт внезапно отделился от колоннады при входе в здание «Известий» и, шагнув к ней, взял ее под руку.

Александра вздрогнула. Тимуру это, кажется, доставило удовольствие.

Однако она его узнала достаточно быстро и вырвала руку.

– В чем дело? – ледяным тоном спросила Александра.

– Ты сделала глупость, Шурочка.

Саша ненавидела, когда ее называли Шурочкой. Не вникая в смысл его слов, она резко повернулась к Тимуру:

– Не смейте меня называть так! Я вам не Шурочка, не Сашенька и даже не Александра! Я вам вообще – никто, и знать вас не желаю, и видеть тоже! Прекратите за мной шпионить, прекратите меня подстерегать – вы все равно ничего не добьетесь, ясно?

И она повернулась, чтобы идти.

– Ладно, не буду тебя называть Шурочкой! – прозвучало у нее за спиной. – Я буду называть тебя Костенькой… Завьяловым!

От тихого иезуитского смеха, раздавшегося сзади, у нее побежали мурашки по спине.

Александра не то чтобы жалела о написанной в поддержку Версаче статье – деньги были необходимы, требовала ремонта машина, хотелось сменить мебель, а журналистские гонорары, несмотря на ее престижную и достаточно привилегированную позицию в этом мире, были смехотворными… Но на сердце у нее была тяжесть. Написав статью, она покривила душой. Причем ладно бы просто похвалила самого по себе модельера Версаче – в конце концов, вопрос вкуса, некоторые его вещи ей даже нравятся, хотя в целом она действительно не любит его стиль… Но дело было не только в нем и даже вовсе не в нем… Проблема была куда глубже, проблема была в позиции, в мировоззрении, в принципах, наконец! Александре резко не нравилось засилье всего иностранного в России, начиная от мусора иностранных слов и кончая товарами. Легко и выгодно было вкладывать деньги в импортные продукты и шмотки, станки и машины: капиталы оборачивались мгновенно! А в это время производство в России гибло совсем не медленно и ужасающе верно. И кризис, случившийся прошлым летом, для Александры был не случаен и вполне ею ожидаем – в стране почти не было ничего своего, не было никакой базы для независимого существования, и она была обречена. Кризис только начался, и еще никто не понял, что это всерьез и надолго! Народ гадал, чьи происки стоят за махинациями с валютой, – и никто не хотел осознать, что кризис в стране – лишь закономерный результат поведения ее граждан… Внезапные богатства кружили головы, сводили людей с ума, которого и так-то было маловато у тех, кто сколачивал капиталы, пользуясь хаосом в стране. Им хватало хитрости, да, но и не более. Не было у этих людей ни культуры, ни чести – и они разоряли и разоряют страну, кладя в карман то, что принадлежит ей, и не возвращая стране даже в ничтожной степени у нее наворованное…

Не все, конечно, не все – Александра была достаточно умна, чтобы не стричь всех под одну гребенку, – но основная масса новых богачей была именно такова, и Александра их глубоко презирала. Неприятность же заключалась именно в том, что статья о Версаче лила воду именно на их мельницу…

И от этого она чувствовала себя препротивно. Мучила совесть. Совесть, ставшая в нынешнее время чем-то вроде атавизма…

Но только не для Саши, с ее воспитанием в лучших традициях семьи шестидесятников, с ее склонностью к излишней категоричности, с ее способностью вкладывать себя до конца, без остатка – в дела, в идеи, в отношения… И потому она, выждав пару месяцев, рискнула написать статью о Корсакове под псевдонимом. Она писала довольно часто статьи под псевдонимами – о светской жизни, о моде, о шоу-бизнесе – и многие это знали. Для Корсакова она выбрала новый, никому не известный псевдоним, к тому же мужской – Константин Завьялов, договорилась с редакцией о неразглашении. Она не боялась, что ее разоблачат, вернее, не думала, что в случае обнаружения ее авторства она может иметь неприятности, – в конце концов, не она, так кто-нибудь другой мог написать о нем статью и высказать мнение, не совпадающее с точкой зрения автора статьи о Версаче! У нас, в конце концов, страна хоть и разоренная, но демократическая!

Но все же осторожничала. Внутренний голос нашептывал, что заинтересованные лица могут по головке и не погладить… Вроде как она предала тех, по чьему заказу писала о Версаче. Андрюшка дал понять – весьма туманно, – что люди за ним стоят могущественные. И Александре очень не хотелось, чтобы их пути пересеклись.

И вот теперь Тимур назвал ее, с тихим гадким смешком, Константином Завьяловым…

Она остановилась. Она растерялась. Уйти гордо, не оборачиваясь? Спросить, чего ему надо от нее?

Тимур ждал за спиной. Саша колебалась. И он чувствовал, что она колеблется…

Решившись, Саша гордо вздернула подбородок и направилась в метро, не оборачиваясь.

Он нашел ее на следующий день, на банкете, который давал в честь своего дня рождения некий супермодный певец. Она стояла в окружении нескольких известных артистов, обсуждая последний альбом юбиляра, и крутила в руках пустой бокал из-под шампанского. Кто-то из мужчин спохватился:

– Вам принести еще?

– Да, благодарю. Шампанское.

Не успел ее любезный собеседник отправиться на поиски шампанского, как в поле зрения Александры появился бокал, наполненный золотым пузырящимся напитком. Бокал протягивала мужская рука, и, даже не повернув голову к ее обладателю, Александра узнала синий камень, сверкнувший всеми гранями в ярком освещении зала.