– Меня зовут миссис Чен…

Вот, пожалуй, почти все из сказанного преподавательницей, что я понял на первом уроке введения в компьютерные науки. И не только на первом.

Ужасное положение! Миссис Чен, невысокая узкоглазая женщина, стоит у доски и что-то говорит. То есть может, другим студентам, лучше знающим английский, кажется, что говорит, хотя и с сильным акцентом, а по-моему, она чирикает, булькает, шипит, проглатывает слова… Оглядываю класс – почти все что-то записывают, конспектируют. Значит, понимают. И Лера за соседним столиком пишет. Правда, увидев, что я гляжу на неё, понимающе кивает: трудно, мол… Меня охватывает паника. Что делать?

Но вот миссис Чен начинает что-то писать и чертить на доске. Тороплюсь хоть это переписать в тетрадь: может, дома немного разберусь. По учебнику… Скорее, скорее, пока она не стерла эту схему!

В конце урока миссис Чен раздает нам листки с заданием.

– К следующей среде. Буду ставить оценку, – повторяет она. И будто нарочно произносит эти зловещие слова очень четко. Но как выполнять задание ни я, ни Лера не поняли.

Подходим к миссис Чен, спрашиваем. Она удивленно пожимает плечами.

– Купите карточки, пойдете в компьютерный центр, зададите машине программу… Ведь я же объясняла сегодня. И на доске была диаграмма… – Удивленное выражение не сходит с её лица, и она спрашивает: – Скажите, вы ходите на мой курс для приобретения специальности или просто из интереса?

* * *

Из кухни доносился звон посуды, что-то говорила мама, Эммка смеялась. Отец сидел в гостиной на диване и читал русскую газету.

– Как дела? – спросил он.

– Нормально, – буркнул я и уселся за стол, спиной к нему. Спрятаться бы сейчас, побыть одному. Но куда? У меня нет своей комнаты…

Мама выглянула из кухни и снова ушла, ни о чем меня не спросив. Мама всегда всё понимает. Я достал из рюкзака учебник и притворился, что читаю. Но я не видел ни строчки. Ох, как мне было тоскливо и плохо! И вдруг…

Не знаю, впервые ли тогда со мной это случилось, но скорее всего так. Потому и запомнилось, как начало очень важной перемены в моем характере, в моей жизни. Что именно? Попробую рассказать, хотя передать это словами вряд ли возможно.

С детских лет я очень тяжело переносил стрессовые ситуации. Случалась серьезная неприятность, и меня охватывало такое уныние, растерянность, отчаяние, что я просто заболевал. Сердце начинало колотиться до того часто и громко, что отдавало в висках, голову наполняла противная слабость. Так было и в этот раз. Мне становилось всё хуже, хуже… И тут кто-то во мне самом неожиданно произнес: «Стыдись, стыдись!»

Кто произнес? Ну, скажем, внутренний голос, точнее назвать не умею. Но откуда он взялся? Ведь я был подавлен, расстроен, не было у меня ни сил, ни мыслей. И все-таки, хотя ни мое сознание, ни моя воля в этом не участвовали, какой-то голос, что-то вроде гулкого эха в моей голове, сурово сказало мне: «Стыдись, стыдись!» И я будто очнулся. Щёки мои охватил жар, они горели, как после пощёчин. А суровые слова все звучали, звучали. Вероятно, довольно банальные слова, но не в том суть. Голос обладал властью, он мог командовать мной – вот в чём штука! Ко мне возвращались силы, сердце стало биться спокойнее, спокойнее. И в прояснившейся моей голове появились здравые мысли. «Да что я на самом деле паникую? Другие справляются а я?»

Я придвинул к себе учебник, достал словарь и начал, слово за словом, переводить главу Introduction to Computer Science.

Любое событие в своей семье переживается обычно сильнее и острее, чем те, что происходят «снаружи», в других ли семьях, в обществе, даже в мире, если, конечно, речь не идет о чем-либо глобально катастрофическом. И это естественно. А уж если ваша семья живет в новых условиях, в стране, пока еще чужой, где всё непривычно, всё впервые, всё дается с трудом…

Временем первых успехов стал для нашей семьи февраль 1980 года, когда я начал учиться в колледже, а мама нашла, наконец, работу по специальности.

На швейную фабрику в Бруклине привела маму новая подруга Фэйга, с которой они вместе занимались на языковых курсах Наяны. Стоило только маме проделать для пробы одну операцию на машинке, и она была зачислена швеёй-мотористкой, причем на «фулл тайм», на шесть рабочих дней в неделю. Что говорить – руки мастера!

– Дайте же мне спокойно поужинать! – смеется мама. Но куда там! Мы с Эммкой расспрашиваем, не останавливаясь: что за фабрика, похожа ли на Гунчу? Кто там работает? Что там шьют (это, конечно, волнует Эммку)? Знает ли уже мама, что ей придется делать и как объясняется с хозяином? Ведь он говорит по-английски.

Мама усмехается, пожимает плечами:

– Что я, в первый раз за машинку села? Чего там понимать? А когда надо спросить, то я… – и она очень смешно изображает руками, как общается с боссом… Потом изображает она и самого босса:

– Во-от такая борода… Такие пейсы… – мамины руки отмеряют длину. – Его зовут Шаер, очень религиозный… По пятницам, между прочим, фабрику закрывают рано, до захода солнца. Чтобы справлять субботу.

– Что же, там одни евреи работают?

– Ну, не сказать. Очень много поляков. Я даже удивилась, откуда столько? Говорят, временно приехали, на заработки… Цех здесь поменьше, чем был на Гунче, но светлый, операции приходится выполнять разные – и на машинке Зингер, и на оверлоке, а шьют… – мама еще толком не разобралась, но шьют, кажется, самую разную одежду для женщин: и легкие блузки, и пижамы, и брюки.

– Работы много, строчила весь день без остановки, – говорит мама, вполне этим вроде бы довольная. И задумчиво добавляет: – Попрошу-ка я хозяина, чтобы перевел меня на сдельную оплату…

Я так и вскинулся:

– Зачем? И так будешь уставать! Ты что, про дорогу забыла?

– Э-э, дорога, дорога… Так что же мне, за гроши в такую даль ездить?

Да, дорога… Вот что немного омрачало нашу радость за маму. Правда, радость была настолько сильна, что поначалу мы относились к этому, как к мелочи. Мама снова профессионал, уважаемый работник! То есть человек, занявший определенное место в американском обществе, полноправный его член. Это ли не успех? Никогда не хвастаясь этим, мама все-таки гордилась славой швеи высокого класса, гордилась орденом. И вот теперь она снова сумеет показать себя. Держись, Америка! Могли ли мы в таком приподнятом настроении огорчаться из-за того, что фабрика находилась не в Квинсе, а в Бруклине, в Боро Парке? Если поглядеть на карту Нью-Йорка, это не так уж и далеко, Квинс и Бруклин расположены рядом. Но ехать туда приходилось на метро через Манхэттен. Огромный крюк, почти два часа езды в сабвее! Да еще от нас до станции около получаса ходьбы. Можно, конечно, ездить к метро на автобусе, остановка рядом, но мама твердо заявила:

– Никаких автобусов, это вдвое дороже.

Не помню, пытались ли мы спорить, но ведь если мама решила…