Затронутый насмешкой автор оценил юмор и в одной из последующих статей в «Якоре» (1863, № 41) — «Две сцены» – серьезно пообещал развить содержание юмористических рубрик, уклонившись, правда, от «двух» часов и от «ужина у Погодина»: «…пустили в «Искре» программу одного из будущих, чисто московских отделов этих «Воспоминаний». Да утешатся они! Именно по этой очень остроумной их программе напишется отдел в награду за остроумие, как вещь у них чрезвычайно редкую; все будет со временем, все, — и «час размышлений на колокольне Ивана Великого», и «вечер на Девичьем поле», и «ночь в цыганском таборе» (даже – полдня у кочевых цыган, за Серпуховскою заставою), все будет, без малейшей утайки и без малейшей прикрасы». Увы, этих разделов мы уже никогда не прочтем…

Григорьев сотрудничал во «Времени» и «Эпохе» как в очень близких по духу журналах. И все-таки в связи со всеми — пусть и не всегда принципиальными — разногласиями с братьями Достоевскими он, все более болезненно воспринимавший даже малейшее покусительство на свободу (в данном случае на свободу суждений), опять стал искать возможность получить в руки абсолютно свой журнал. Давно уже, вернувшись из Италии, он продолжал одолевать Погодина предложениями возобновить «Москвитянин». Погодин снова тянул, обдумывал, потом, наконец, и готов был согласиться — но, как говорится, поезд ушел! Ведь перед отъездом к Трубецким Григорьев получил разрешение на редактирование «Москвитянина», которое потом, в связи с длительной отлучкой просителя, наверное, было аннулировано, и в 1860 году он уже заново был утвержден редактором «Драматического сборника». А когда затем он пожелал восстановить «Москвитянин», то цензурный комитет не разрешил — по тогдашним правилам нельзя было редактировать одновременно два периодических издания.

Новая возможность появилась в начале 1863 года. Издатель «Драматического сборника» Стелловский, видя полную непопулярность издания, решил его прикрыть и организовать небольшой по объему (около 30 страниц), но большего формата, чем обычные толстые журналы, еженедельник, главным образом, посвященный театрам и музыке. Пригласил Григорьева возглавить этот новый журнал, тот с удовольствием согласился, цензурный комитет не возражал против ликвидации старого органа и создания нового под названием «Якорь». Наверное, это имя придумал Григорьев — сказались прежние консервативные вкусы, желалось в суетном, калейдоскопическом мире найти гавань и опустить там свой прочный якорь…

С 16 марта 1863 года журнал стал выходить — по субботам. Григорьев переехал из меблированных комнат в нормальную квартиру, ставшую одновременно и редакционным помещением, завел бланки «Якоря» с адресом: «На Вознесенском проспекте, близ Измайловского моста, в доме Соболевской № 49, квартира № 4». То есть на том же проспекте, где и жил, только южнее, почти у Фонтанки. По счастливой случайности, этот дом имеет тот же номер и ныне. Квартира, как и большинство предыдущих, снимавшихся Григорьевым, была почти пустой, без мебели — и денег не было, и равнодушен был хозяин к уюту. Именно в эту квартиру приходили полицейские в мае 1863 года описывать имущество за невозврат Оренбургскому кадетскому корпусу 810 рублей — и ушли несолоно хлебавши. А это жилище стало последним при жизни нашего литератора.

Григорьев со страстью и надеждой принялся за издание журнала. Редкий номер не содержал его статей, за 1863 год их набралось около шестидесяти. Первый номер открывался программной статьей «Вступительное слово о фальшивых нотах в печати и жизни», интересной не столько ворчанием о фальши, сколько переходом к светлым явлениям: в области науки и публицистики Григорьев отмечает «возвышенное учение отца Феодора» (Бухарева) и «смелость мысли Щапова», выдающегося историка, с симпатией писавшего о старообрядчестве и «земских» идеях антиимперского федерализма, что было очень близко нашему мыслителю. В области художественной литературы отмечен, в продолжение идей статьи во «Времени», «народный поэт Некрасов», а также «честный», хотя и горький смех Щедрина».

Литературная критика займет в «Якоре» не очень значительное место, самые заметные статьи Григорьева в этой сфере — о драме А.Н. Островского «Козьма Захарьин Минин, Сухорук» (конечно, весьма положительная) и об антинигилистическом романе А.Ф. Писемского «Взбаламученное море» (резко отрицательная; критик выдвинул неожиданный, но справедливый парадокс: писатель якобы борется с радикальными нигилистами, но так как он разоблачает вообще русскую интеллигенцию, в том числе и «Рудиных», и «Бельтовых», и цинически спокойно изображает «нравственных гадов» мещанского болота, то он фактически становится «органом мещанской реакции» и сходится с нигилистами; мещане, как и нигилисты, — противники человеческой личности и духовной жизни).

Основное же место в журнале занимали театральная и музыкальная хроники и соответствующие рецензии. «Якорь» ведь был как бы продолжением «Драматического сборника», в свою очередь продолжавшего «Театральный и музыкальный вестник». И издателю Стелловскому, содержателю музыкального магазина, это было важно, и Григорьеву с его интересами.

Театральные рецензии и обзоры Григорьева составляют почти половину его статей в «Якоре». Это и обобщенное сравнение театров двух русских столиц — «Две сцены», и текущие отзывы о спектаклях Александринского театра, и статьи об отдельных выдающихся актерах (например, восторженнейшая статья о гастролях в Петербурге Прова Садовского), и специальные статьи о постановках на сцене Александринки пьес Островского «Доходное место» и «Воспитанница». Последние статьи выходят за рамки чисто театральных рецензий, они приобретают важное литературоведческое и даже широкое культурологическое значение, особенно статья о «Воспитаннице», где великолепно показано сходство и отличие в любовных историях героини этой пьесы Нади и Катерины из «Грозы» (отличие в том, что судьба Катерины как бы предопределена ее характером, «натурою» и развитием, а у Нади на первый план выступает игра случайностей, роль произвола в дворянском быту).

Особое место в данном ряду занимают статьи Григорьева об опере, а среди них в центре находится рецензия на постановку оперы А.Н. Серова «Юдифь». Александр Николаевич Серов (1820—1871) — выдающийся русский композитор и музыкальный критик, к сожалению, ныне мало известный (кажется, только часто повторяемая в исполнении Шаляпина ария о широкой Масленице из оперы «Вражья сила» выводит его имя из забвения). Он стал в последние годы жизни Григорьева одним из самых близких его друзей. К сожалению, самую значительную и, увы, не законченную свою оперу «Вражья сила» он тогда еще только задумывал. Григорьев знал лишь первую его оперу «Юдифь» (1862) на известный библейский сюжет и дал ей очень высокую оценку; он также считал Серова самым крупным русским музыкальным критиком, как Белинского — литературным (хорошо бы добавить, что сам Аполлон Александрович был тогда крупнейшим театральным критиком).

Серов, бывший большим поклонником и пропагандистом тогда еще мало известного в России Вагнера, познакомил с его творчеством и Григорьева, и тот стал «вагнеристом», рассматривая Вагнера как продолжателя любимого Бетховена. Не в «якорной», а в «эпохальной» статье «Русский театр» («Эпоха», 1864) наш критик подробно раскрыл смысл своего увлечения Вагнером. Считая, что театр — и драматический, и музыкальный — должен подчиняться литературному тексту, Григорьев особенно оценил громадную роль напряженно-конфликтного либретто в операх германского композитора: Вагнер — «творец музыкальной драмы в ее высшем значении, самый чистый из ее современных представителей, притом творец драмы трагической».