В этом письме непонятны слова «перед отъездом». Может быть, Мария Федоровна, не выдержав семейных скандалов, вознамерилась вернуться в Петербург? Ведь Григорьев не мог отъезжать в марте, он должен был закончить учебный год. Как бы там ни было, но разрыв созрел, и уезжал Григорьев из Оренбурга один. Он попросил отпуск на два месяца, указав совершенно фантастическую причину: «в города Москву и Петербург для устройства домашних дел и перевозки семейства в Оренбург». Какие в Петербурге у него могли быть домашние дела? и какое семейство перевозить? неужели Лидию Федоровну с детьми?! Начальство отпуск разрешило, и в конце мая 1862 года Григорьев выехал в Петербург (по официальным документам он выехал 5 июня, но имеется его письмо к А.А. Краевскому от 2 июня, из которого явствует, что он уже в столице). Всю боль нравственных мучений от разрыва с Марией Федоровной он передал в яркой поэме «Вверх по Волге» (1862):

В восьми главах поэмы автор перемежает воспоминания о трудных годах любви, страсти, конфликтов, примирений с со­временной тоской по пути на пароходе по великой реке.

Каждая глава заканчивалась кульминацией страданий и обращением к вину: «Хоть яд оно, Лиэя древний дар — вино!..» Включение греческого бога Лиэя (Диониса) возвышает картину, а на самом-то деле поэт искал утешения не в благородных винах, а в самой банальной водке — и лишь в заключении поэмы сказано прямо:

А путь обратный Григорьев совершал в самом деле вверх по Волге, то есть проделал прежний путь из столицы в Оренбург в обратном порядке.

В Петербурге он с головой ушел в журнальную работу, главным образом в журнале Достоевских, и возвращаться в Оренбург и не думал ни с семейством, ни без оного. Очевидно, уже уезжая, он не собирался продолжать преподавание. Начальство кадетского корпуса, прождав до ноября 1862 года, обратилось в Штаб с представлением — уволить учителя Григорьева. Возможно, желая узаконить увольнение, а особенно — опасаясь денежных претензий, тот начал представлять в Штаб медицинские правки о болезнях (и воспаление печени, и легочный катар, и расстройство пищеварения). Конечно, со справками получить приказ об увольнении было легче, но таковой вышел лишь 5 мая 1863 года. После этого корпусное начальство предъявило Григорьеву претензию на возврат 810 рублей: годовое пособие выдавалось лишь при условии трехгодичной службы в корпусе.

Сам учитель, конечно, никаких денег не вернул, а когда на его квартиру в Петербурге явилась полиция для описи имущества, то она убедилась, что описывать нечего. На таком печальном эпизоде закончилась оренбургская история Григорьева.

Еще до отъезда в Оренбург и до журналов Достоевских Григорьев сдружился в Петербурге с младшим коллегой по журнальной работе Н.Н. Страховым. Николай Николаевич Страхов (1828—1896) был по образованию естественник, зоолог, написал и защитил магистерскую диссертацию «О костях запястья у млекопитающих» (далекий от биологии Григорьев иронизировал: «о костях запястья каких-то там инфузорий»). Но очень быстро ушел в гуманитарные сферы. Хорошо знал немецкую классическую философию и идеалистическую эстетику, ненавидел Чернышевского, да и вообще всех представителей политического радикализма и материализма, защищал идеалистические принципы в эстетике и в литературе. Больше всего Страхов занимался литературной критикой; воспитавшись на статьях Григорьева, он справедливо считал себя его верным учеником и в самом деле за небольшими исключениями продолжал григорьевскую линию в литературной критике и литературоведении вообще, оставив нам серьезные работы о Пушкине, Л. Толстом, Тургеневе.

Григорьеву было очень лестно видеть около себя талантливого ученика и продолжателя, он к нему очень привязался и по-человечески. Страхов оказался несравненно более близким другом, чем бывшие товарищи по «молодой редакции»; находясь в Оренбурге, Григорьев именно ему писал подробные и откровенные письма. Оба они были приглашены Достоевскими в журнал «Время», начавший выходить с января 1861 года. Страхов был посредником в конфликтных историях между Григорьевым и издателями журнала, он защищал учителя перед Достоевскими, а с другой стороны, уговаривал его, невзирая на разногласия, все-таки вернуться в стан «Времени». Страхову, видимо, принадлежит немалая заслуга в том, что наш литератор, возвратившись в Петербург, опять стал главным литературным критиком журнала Достоевских.

Тогда основные сотрудники «Времени» и поселились рядом, чтобы было сподручнее работать вместе. Квартира М.М. Достоевского находилась на втором этаже доходного дома на углу у Екатерининского канала и Малой Мещанской (ныне – угол канала Грибоедова и Казначейской); современный адрес дома – Казначейская, 1. В 1861-1863 годах совместно с братом проживал и Федор Михайлович. Здесь же находилась редакция «Времени». Григорьев поселился в двух кварталах от редакции — в тогда «огромном доме Фридерикса» по Вознесенскому проспекту, на углу того же Екатерининского канала, современный адрес — Вознесенский, 23. В доме сдавались меблированные комнаты. А Страхов жил тоже в двух кварталах от редакции на Большой Мещанской (ныне ул. Плеханова, 39). Это тот дом, в который упирается Столярный переулок (ныне ул. Пржевальского) и на котором висит мемориальная доска, где сообщается, что в 1820-х годах здесь жил Адам Мицкевич. Когда в апреле 1864 года Ф.М. Достоевский вернулся из-за границы, он поселился уже не у брата, но рядом, на углу Малой Мещанской и Столярного переулка (ныне — Казначейская, 9), а несколько недель спустя довольно прочно, на несколько лет, обосновался в соседнем доме — Казначейская, 7.

Еще до Оренбурга Григорьев опубликовал во «Времени» много значительных статей (большинство из них было создано в долговой тюрьме), из которых особенно выделяется уже названный цикл из четырех статей, который автор озаглавил потом «Развитие идеи народности в нашей литературе со смерти Пушкина». Эти четыре статьи содержали и общие методологические установки, и анализ русской литературы и общественной мысли 1830—1840-х годов: «Народность и литература», «Западничество в русской литературе», «Белинский и отрицательный взгляд в литературе», «Оппозиция застоя. Черты из истории мракобесия». Из Оренбурга Григорьев прислал всего одну статью, вернее первую (из двух) часть ее — «Граф Л. Толстой и его сочинения»; окончание писал уже возвратившись в столицу. А затем пошли фундаментальные статьи «Стихотворения Н. Некрасова», «По поводу нового издания старой вещи. «Горе от ума», СПб., 1862», цикл из трех статей «Лермонтов и его направление». Григорьев возродился и как театральный критик, в журнале регулярно стали появляться его рецензии. С конца №62 года он начал публиковать интереснейшие воспоминания — «Мои литературные и нравственные скитальчества». В общем, ему грех было жаловаться на руководителей нового «своего» журнала. Но всетаки разногласия возникали постоянно.