– По совокупности совершенных преступлений, я считаю, его надо приговорить к 12 годам лишения свободы.

Тут уже я вступился:

– Как 12 лет?! Человек прошел войну, награжден орденами и медалями. А сейчас его всего лишить?

– Он будет осужден на 12 лет, а как участник войны он подпадает под амнистию, которой предусмотрено уменьшение срока в два раза. То есть он будет лишен свободы на срок 6 лет. Ну а там поработает, и ему сразу снизят.

– Давайте лучше так: присудим ему 6 лет лишения свободы, а с амнистией получится 3 года!

Бились, бились, но я отстоял свою точку зрения. Когда вынесли приговор, Доценко сник, заплакал. Тут же под конвоем его увели, но его умоляющий взгляд меня долго преследовал, хотя я считал и считаю, что сделал для него все, что мог… Отсидев положенное время, он вышел, восстановился на службе и продолжал служить на Украине.

Несмотря на эти перипетии с проверкой, батальонный городок был достроен. Из вагонки были сооружены домики на каждый взвод, ленинская комната в виде кремлевской башни и другие постройки. Когда комбриг приехал и посмотрел, то всем командирам батальонов поставил это на вид. Когда городок был готов, батальон совершил короткий трехкилометровый марш. Участвовать в этом мероприятии приехал начальник политотдела бригады Негруль. Мы погрузились, и нас вышли провожать хозяйка и обе ее дочери; хозяин остался в доме. Хозяйка плачет и все остановиться не может. Начальник политотдела спрашивает:

– А что она плачет?

Я не нашелся, что сказать, а Вася Селифанов говорит:

– Товарищ полковник, видать, очень жалеет, что мы уезжаем.

Негруля это так потрясло – вчера были врагами, а тут настолько привыкли друг к другу, что плачут при расставании! В дальнейшем на каждом совещании он говорил, что так надо выстраивать отношения с местным населением, как это делает Брюхов. «Вот он переезжал, а хозяйка плакала, так жалко ей было». Но когда мы разместились на новом месте, я спрашиваю Васю:

– Слушай, так что она плакала?

– Товарищ комбат, я у нее забрал протвени для жарки.

Чтобы закончить с трофейной темой, скажу, что тот же комбриг Чунихин как-то обратился ко мне:

– Вась, дай мне своего начальника штаба Сашу Чащегорова. У меня под Москвой жена с двумя детьми остались. Пусть съездит, навестит. А если разрешат, то он их привезет ко мне.

– Конечно, пусть съездит.

Потом водитель мне рассказывал, что его машину загрузили дорогой посудой, столовыми приборами, мебелью. Он приехал, нашел дом комбрига: там они разгрузились, машину продали и вернулись. И это уровень бригады, а что тогда говорить об офицерах рангом выше?

Примерно в это же время пришел приказ подвести итог боевого пути бригады. В нашей бригаде на собрании присутствовал начальник политотдела корпуса Шелег. Доклад делал начальник штаба подполковник Дудин. Он подготовил хороший доклад, рассказал о боевом пути бригады от момента формирования в 1942 году в Москве до конца войны. В конце, когда приводились данные по потерям с нашей стороны и стороны немцев, он схохмил: «Вот если бы я потери противника брал из донесений наших уважаемых командиров батальонов Брюхова, Саркисяна, Отрощенко и Московченко, то бригада уничтожила не менее половины немецкой армии. Поэтому я делил приведенные ими цифры пополам и отправлял в корпус. Надеюсь, что там делали так же». Конечно, цифры, которые мы давали, были «высосаны из пальца». Более или менее хорошо учитывались только подбитые танки – за них с конца 1943 года и по начало 1945 года платили деньги. После этого собрания мне приказали провести занятия в батальоне и дать личному составу день на то, чтобы описать запомнившиеся боевые эпизоды. Всем дали карандаши и бумагу, и все бойцы сидели целый день, с утра до вечера. Я написал, отдал; офицеры тоже написали. А к вечеру ко мне потянулись солдаты и сержанты, воевавшие со мной, с просьбой написать за них: «Я же с вами воевал! Все, что себе написали, напишите и мне». Потом мы собрали эти писульки, отдали в штаб бригады, и их дальнейшую судьбу я не знаю.

В июле 1945 года я поехал в отпуск на родину. Своему зампохозу Васе Селифанову я приказал подобрать мне шесть (по количеству сестер) отрезов на платья. Он отобрал требуемое количество разной расцветки размером примерно по полтора метра ткани, думая, что сестры у меня такие же маленькие, как и я, – а они у меня все здоровые, пышные, под 80—100 килограммов. Конечно, по сегодняшней моде можно было бы и платье сшить, но тогда требовалось, чтобы оно прикрывало колени, так что ткани хватало разве что на блузку.

Со мной до Москвы ехали мой ординарец Петро и воспитанник Николка. Последнего мы уже пытались один раз отправить на Родину где-то в марте. Я попросил майора Грищенко, который ехал на курсы, взять Николку с собой и пристроить в Суворовское училище. Грищенко согласился, но потом прислал письмо, что они расстались с Николкой на вокзале. Война закончилась, а буквально через неделю приезжает Николка и заявляется ко мне.

– Как ты тут оказался? – удивился я. Это же надо из Москвы без документов добраться до Австрии и найти нашу часть!

– Приехал из Москвы.

– Чего ты приехал? Грищенко тебя должен был направить в училище.

– Он меня оставил на вокзале, сказал: «Сам разбирайся».

– А ты чего?

– Василий Павлович, милиционеры, как увидят медали, сразу меня за шиворот и в отделение: «Где украл?» Я начинаю показывать документы, а они не верят, говорят «поддельные». И так раз за разом. Мне надоело, и я поехал вас искать.

Конечно, парню было не место в армии, поэтому в этот раз я его взял с собой. В дорогу у меня был собран чемоданчик с отрезами, бутыль вина литров на двадцать в плетеной корзине, немного еды на первое время и окорок, а вернее, почти целая свиная нога килограммов на пятнадцать. Ее Петро и Николка украли у хозяина дома прямо из коптильни. Эти два деятеля за ремень спустили Николку в трубу, он привязал веревку к свиной ноге, и Петро ее вытащил, а за ней и Николку. Бедный хозяин никак не мог понять, куда делся окорок. Так мы его до Москвы потом и ели.

На машине мы доехали до вокзала Вены. Поезда не ходят, народу видимо-невидимо! Со всего 3-го Украинского фронта люди едут, кто в отпуск, кто демобилизовался, кто по службе! Табор! Петро взвалил окорок на спину, а бутыль мы потащили вдвоем. Но проведя целый день на вокзале, мы поняли, что уехать нам не удастся, и пошли ночевать к немкам. К тому времени в городе начались перебои с продуктами, и хотя СССР помогал продуктами, но всех не накормишь. Голод погнал девчонок на заработки. Много их крутилось вокруг воинских частей… Половина бутылки вина у нас за вечер ушла, а окорок мы не доставали – ели скоропортящиеся продукты. Утром девчонки помогли нам добраться до вокзала, выяснили, что на Будапешт идет товарняк. Славяне бросились штурмовать вагоны! Битва была, как в кино, когда показывают, как после революции толпы осаждают поезда. Кое-как мы погрузились, а поезд не идет. Летчики, как самые активные, нашли машиниста, сунули ему под нос пистолет, и тот, поняв, что лучше не связываться, подцепил состав и дотащил нас до Будапешта. В столице Венгрии ситуация была не лучше: на вокзале люди сидели по нескольку суток без надежды уехать – расписания нет, поездов нет. Приткнулись в углу, допили последние капли вина, и тут проходит слух, что на другой стороне Дуная стоит товарняк, который пойдет на Бухарест. Весь табор подхватывается и пешком по шпалам, по подорванному мосту через реку (на него был положен лишь временный настил из бревен) спешит на другую сторону реки. Хорошо, что мы бутыль допили, – не надо было тащить! Сели в товарняк, он стоит. Ну, способ уже отработан – пистолет под нос машинисту, и поехали. Из Бухареста до пограничной станции Чоп ходили электрички, называвшиеся «Рапид». Несколько «Рапидов» мы пропустили – не смогли влезть, а потом их пустили почаще, и мы благополучно добрались до станции Чоп. Поклонились – здравствуй, Россия! Знакомые лица, знакомый язык, все знакомо! Военные сразу оккупировали буфеты, разобрали всю водку. На привокзальной площади купили снеди, которой там было в изобилии. Обменяв на станции выписанные требования на билеты, с боем взяли пассажирский поезд до Киева.