– Ну да. Совершать этот… мм… недружественный акт, – краснею я.

– Я бы очень хотел, чтобы мы были не друзьями.

Я тяжело вздыхаю.

– Еще пять недель, и я вернусь в Пенсильванию. Волнуюсь, каково нам будет при расставании.

Дэниэл кивает.

– Еще пять недель, и я вернусь на работу. И я на сто процентов уверен, что прощаться будет невероятно трудно.

– Тьфу на тебя.

– И правда.

Какое-то время мы оба молчим.

– За пять недель мы многое можем успеть. Когда-то я за месяц прочитала полное собрание сочинений Жорж Санд.

– Это очень достойное занятие, но я бы все же предпочел двинуться в другом направлении.

– Эдгар Аллан По?

– Скорее, мне на ум приходят строки из древних санскритских трактатов.

– «Камасутра» – на удивление длинная книга. Нам не продвинуться дальше царапин ногтями.

– Можем просто перелистать до картинок.

– Хорошая мысль. Так у нас высвободится время на театр и даже, может, музыку. Мы можем сходить в Музеи современного искусства и Гуггенхейма.

– Заказать завтрак и почитать за кофе раздел про книжные новинки?

– Боже мой, да.

Тысячу раз да.

– Хорошо, звоню в доставку. Я угощаю, раз уж у меня зарплата – десять тысяч в год, – острит он, вставая. Сочетание вида его голой попы с тем, что он подхватил мою отсылку к Остен, вызывает у меня приступ желания.

– Подожди. Скажи им, чтобы доставили через полчаса.

Он поворачивается и видит особый блеск в моих глазах.

– Через сорок пять минут, – поправляет он и через три минуты возвращается в мои объятия.

События следующего месяца можно было бы смонтировать в стиле Норы Эфрон[76]. Мы с Дэниэлом глазеем на скульптуры в садах, ходим по мостам Центрального парка, смеемся и кидаемся попкорном в кино. И мы оба понимаем, что влюблены. На внешнем плане не происходит ничего особенно зрелищного, просто мы постепенно привязываемся друг к другу. Мы ходим по музеям, но бываем так увлечены разговорами, что нам не удается рассмотреть объекты искусства. Мы слишком долго решаем, куда пойти поесть, и в конце концов, окончательно проголодавшись, идем есть хот-доги в «Грейс Папайя». Мы ждем на платформе поезд тридцать минут и, исчерпав темы для разговора, начинаем играть в слова, запинаемся на X и погружаемся в беседу об этимологии слова «relax»[77] и достоинствах фильма «Образцовый самец» как точки пересечения поколений. Надеясь уединиться, мы заходим в пустой вагон метро, а оказывается, его используют бездомные в качестве туалета. Или там сломан кондиционер. Или, как это было с нами один раз, там репетирует ансамбль мариачи[78], играя одну и ту же песню снова и снова для отработки нужного темпа.

Когда неделю льет дождь, мы валяемся в квартире Талии и читаем по главе из разных молодежных романов, выбирая книги для флекстологии. И почти не разговариваем несколько часов, пока Дэниэл в первый раз читает Жаклин Вудсон[79], а я – «Девочку, которая пила лунный свет»[80].

Мы теряемся в Чайна-тауне и заходим в какой-то ресторан. Сделав заказ, мы узнаем, что у него самый низкий санитарный рейтинг. Мы планируем пойти погулять в парк, но вместо этого целый день пьем мартини в «Плазе».

О будущем мы не разговариваем совсем. Мы разговариваем о наших жизнях, о том, что наполняет их и придает смысл. Мы живем, словно сентябрь не настанет никогда, и мы будем слоняться по городу и ездить в раскаленных вагонах метро до конца своих дней. Единственный раз, когда мы слегка соприкасаемся с будущим, это когда нам звонит Кэтрин, которая готовится к пилотному запуску флекстологии в Чикаго. Для нее первый день учебного года действительно придет и станет началом проекта, в который мы все вложили столько сил. Но для Дэниэла и меня август длится вечно.

Однажды уборочные службы устраивают забастовку, и на тротуарах начинает скапливаться мусор. Теперь поцелуи в переулках становятся больше похожи на упражнения по уворачиванию от крыс. А когда ты с человеком настолько прекрасным, что крыса, бегающая по ногам, не портит настроения, ты понимаешь, что очень сильно влюблена. Каждый день мы говорим друг другу: «Давай проведем завтрашний день отдельно друг от друга, потому что мы взрослые люди, а не подростки на весенних каникулах». А вечером мы говорим: «Хм, завтра? Ну, может быть…»

Его дочь Кассандра постоянно шлет ему что-то по Снэпчату. Лето она проводит в Вестчестере, где живет ее мать. И говоря «постоянно», я не преувеличиваю. Она шлет ему фотографии каждого приема пищи, просит посоветовать, на какой фильм сходить, хотя он не был в кино целый год; спрашивает его, была ли ее мама красивая, когда была беременна, а через десять минут пишет: «Не волнуйся, папа, у меня с циклом полный порядок».

Каждый раз, когда он достает телефон, я удивленно констатирую, что это чтобы ответить на ее случайные вопросы касательно всего на свете. Она думает, что ее отец знает все. И я начинаю думать так же. Он разбирается в нью-йоркской архитектуре, может назвать типы облаков в небе, рассказывает о происхождении названия улиц, названных в честь кого-то, когда мы проходим мимо них. Например, 53-я улица названа в честь Джерри Орбаха Уэя, а 139-я в честь Билли Холидея. Его любимая – Авеню Мартина Голда, названная в честь защитника интересов пожилых людей, который закрашивал их изрисованные граффити почтовые ящики в Бронксе всю свою сравнительно долгую жизнь.

– Также он написал множество эмоциональных писем конгрессменам. Не знаю, получилось ли у него чего-то добиться.

– Не видела в Бронксе ни одного изрисованного почтового ящика.

– А ты когда-нибудь там была?

И не успеваю я прийти в себя, как мы уже едем в верхнюю часть города на ланч с его дочерью.

Дочь Дэниэла очень красива. Невероятно красива! И это говорю я, мать девушки, чья красота настолько очевидна, что люди нередко ничего не замечают, кроме нее. «Она такая красивая», – говорят они мне, как только Кори куда-нибудь отходит, и тон у них при этом очень удивленный. Она достаточно симпатична, но большую часть времени я вижу ее вот такой: она вытаскивает из ушей наушники и поднимается на вышку в совершенно не привлекательной шапочке для плавания, с хорошо развитыми благодаря тренировкам плечами и бедрами, и в каждой черте ее лица отпечатана концентрация. Или я вижу ее в дехлорирующей маске для волос, когда она в толстой пижаме плюхается на мою постель и начинает высмеивать мою обувь. Она не объект красоты, как изысканная ваза или гобелен, а, скорее, объект в движении. Я уверена, что то же самое можно отнести и к Кассандре, но мне в глаза бросаются красивые скулы, как у Дэниэла, черные волосы и фигура балерины. Она сидит в маленьком вьетнамском ресторане за столиком на четверых. Когда мы входим, она поднимает голову от телефона, а потом вдруг берет и фотографирует нас. Я удивлена и выбита из колеи.