В первые несколько недель после возвращения в академию Майя почти не покидала моей комнаты — Модест рассказал мне об этом, пока мы неторопливо шли по коридору академии. Спешить не получалось — и студенты, и преподаватели, и даже домовые хотели пожать мне руку, и я видел, что их радость искренняя. Модест шел рядом, не скрывая своей гордости, а я чувствовал, как заклинания, которыми он сумел-таки удалить шар Марутти, едва уловимо щекочут мне кожу, словно прощаются.

— Потом я сказал: торогая миррин, если вы хотите добра ему и себе, начните дело! — сообщил Модест, когда мы вышли из замка и направились в сторону академического сада. Сейчас здесь все цвело — яблони, вишни, сливы были облачены в невесомое молочно-розовое кружево, кругом царило деловитое гудение пчел, и я шел сквозь волны солнечного света и сладкий аромат цветов и чувствовал себя свежим и легким, наконец-то вернувшимся домой. Каждый звук, каждая лента запаха были словно аккорд — и я звучал в мире и с миром.

— Помнишь домик смотритель сада? — спросил Модест. — Он был запрошен много лет назад, но мы его отремонтировали, починяли, и вот!

Дорожка вывела нас в самое сердце сада, к двухэтажному особняку — Модест был прав, раньше здесь жил смотритель, но уже много лет в этом доме из темно-красного кирпича не было никого, кроме пыли и пауков. Но теперь дом сверкал чисто вымытыми стеклами окон, довольно открывал новую деревянную дверь, выпуская умопомрачительный запах свежей выпечки, и я услышал песню — Майя напевала что-то простенькое, веселое.

Я вдруг увидел ее за столом — она вынимает пончики, опуская их в глазурь, а домовые-помощники готовятся накрывать обед. С пончиков ведь все и началось когда-то осенью, за несколько дней до Ивена… Я увидел нас с Майей под звездным летним небом и осенним листопадом, снежные лебеди снова раскрывали крылья, и наши дети, мальчик постарше, девочка поменьше, бежали по весеннему лугу с воздушным змеем. Жизнь продолжалась. Ее нельзя было остановить никакой магией, потому что она сама была волшебством.

— Теперь здесь ее кафе, — сказал Модест. — Здесь уже весь Веренбург побывал, столики расписаны на три месяца вперед. Заходи!

Я поднялся по ступенькам и увидел, что домик смотрителя превратили в светлое кафе в южном духе: деревянная мебель, белые занавески, морские пейзажи на стенах, выкрашенных нежно-зеленой краской. Домовые суетились, расставляя тарелки для ужина, и Майя вышла из кухни к стойке, неся большую стопку синих книжек меню.

— Привет, — окликнул ее я.

Майя замерла, словно наткнулась на невидимое препятствие. Глаза распахнулись, книжки высыпались из рук — она нисколько не изменилась, она сделалась совсем другой, сдержанной, уверенной и сильной. Да впрочем, нет, она всегда была такой.

— Ты обещала, что у меня будет мой собственный столик, — с улыбкой напомнил я. Майя очнулась, бросилась ко мне, обняла так крепко, словно хотела никогда больше не отпускать.

— Джон… — прошептала она, и рубашка у меня на груди промокла от ее слез. — Джон, ты вернулся.

Я прижал ее к себе и решил, что сделаю воздушных змеев для наших детей сам.

Когда-то Огастас научил меня этому несложному делу, и я не хотел, чтобы оно пропало.