— Чем объяснить это? Ведь до сих пор было как раз наоборот. Многие солдаты при малейшем недомогании заявляли о болезни, чтобы хоть на несколько дней выбраться из зоны боев, — заметил я.

— Это верно, господин полковник, но сейчас дело обстоит иначе. Многие избегают заявлять о болезни, так как боятся, что при отступлении их бросят. Я считаю, что большая часть фронтовиков-пехотинцев больна.

— Каково настроение в войсках?

— Трудно сказать, господин полковник. После того, как кольцо окружения замкнулось, настроение было подавленным. Когда же стало известным, что Гот начал наступление, чтобы выручить нас, все снова стали бодриться и надеяться. Мы думали, что кольцо вокруг нас будет разбито быстро. С тех пор прошло восемь дней, и понятно, что все сильно разочарованы. Есть отдельные голоса, резко критикующие верховное командование, ругающие Гитлера, нацистскую партию и вообще войну. Даже некоторые офицеры не понимают смысла этого стоящего стольких жертв приказа держаться до конца и медленной гибели нашей армии.

— Однако до сих пор 76-я пехотная дивизия проявляла стойкость в любой обстановке, — перебил я дивизионного адъютанта. — Получается, что обрисованные вами явления противоречат поведению солдат в бою.

— Это верно, господин полковник. Если противник атакует, за оружие хватаются и те, кто еще несколько минут назад проклинал Гитлера. Они сражаются, во-первых, потому что панически боятся плена; во-вторых, потому что все ждут, что Гот прорвет кольцо окружения. Насколько близко удалось генерал-полковнику Готу подойти к нему?

— Как я узнал перед отъездом к вам, деблокирующая армия отражает сильные атаки противника. Она продвигается крайне медленно. Но мы надеемся, что через несколько дней дело наладится.

На пути к 44-й пехотной дивизии я вновь стал свидетелем ужасных сцен. Вскоре моя машина наполнилась ранеными. У одного была забинтована вся голова, только рот и глаза виднелись между пропитавшимися кровью бинтами. У другого простреленная рука была на перевязи. Третьего я подобрал потому, что он шел по полотну дороги, качаясь из стороны в сторону, и каждую минуту можно было ожидать, что он упадет и никогда больше не встанет. Трясясь от лихорадки, он сидел теперь между двумя другими ранеными на заднем сиденье моего легкового вездехода.

— Где вас высадить? — спросил я раненного в руку.

— Если это возможно, — он посмотрел на мои знаки различия, — господин полковник, у лазарета, где нас могли бы принять.

— Попробуем в Гумраке. Там настоящий лазарет. Посмотрим, не удастся ли взять еще двоих.

Мой водитель бросил на меня укоризненный взгляд, когда я подобрал еще двоих раненных в голову, которые, ожидая помощи, сидели в снегу на обочине. Они уместились на спинке заднего сиденья. Было уже довольно поздно, я отказался от посещения 44-й пехотной дивизии, тем более что и без того впечатлений было достаточно, и велел свернуть на восток. Медленно, мимо армейского командного пункта, мы добрались до Гумрака. Хотя и этот лазарет был переполнен, мне удалось поместить в него пятерых моих спутников.

Я прибыл на командный пункт позднее, чем предполагалось, и доложил Паулюсу о возвращении. Приказа на прорыв из окружения все еще не было.

— Главное командование группы армий «Дон», — сказал командующий армией, — хранит молчание. Единственный ответ, полученный на мой запрос, гласит: «Ожидать и начинать операцию „Удар грома“ только по прямому приказу».

— Долго ли это будет тянуться, господин генерал? Как мне доложил сегодня адъютант 76-й пехотной дивизии, нехватка личного состава в пехоте уже так велика, что не удается создать сплошной фронт обороны.

— LI армейский корпус получил приказ отвести роты с городского участка фронта и передать их дивизиям, обороняющимся на западном и южном участках, — сказал Паулюс. — Посмотрите у Эльхлеппа план обороны. Кроме того, мы решили сформировать из солдат, унтер-офицеров и офицеров штабов, тыловых служб, танковых полков и артиллерийских дивизионов сводные подразделения. Мы назовем их крепостными батальонами. Так как некоторые пехотные полки расформировали третьи батальоны, командиров, имеющих боевой опыт, достаточно. Внесите предложение о замещении офицерских должностей.

— Назначен ли уже ответственный за формирование этих крепостных батальонов, господин генерал?

— Еще нет, Адам. Кого вы предложили бы?

— Я думаю, командира 14-й танковой дивизии полковника Латтмана. У него работоспособный штаб, а дивизия состоит лишь из действующих разрозненно мелких боевых групп.

— Согласен. Латтман подходит для этой задачи. Шмидт тоже ценит его, он не будет возражать против вашего предложения.

Действительно, Шмидт тотчас же согласился, когда я вслед за тем доложил ему свое предложение.

— Да, Латтман — подходящий человек для сводных подразделений, — сказал Шмидт.

— Будет ли доволен он сам, господин генерал? Насколько я знаю настроение в войсках, ни у офицеров, ни у солдат нет большой охоты играть роль «фронтовой пожарной команды» в таких наскоро собранных подразделениях.

— Если бы дело было простое, Латтман нам не понадобился бы. Он справится с ним, — коротко заявил начальник штаба.

Мне было не по себе. «Крепостные батальоны»! Собственно, бессмыслица, если вспомнить, что многие из этих солдат не имели боевого опыта как пехотинцы. Большинство из них жили до сих пор, не зная трудностей, в каких-либо убежищах, у печки. Теперь их неожиданно выгоняли на ледяной холод, в бушующую метель. Будут ли они в состоянии сражаться?

В своем блиндаже я занялся почтой, доставленной офицером связи. Содержание ее было обычным: внеочередные производства за храбрость в боях против врага, награждения Рыцарскими крестами и Немецкими крестами в золоте. Управление кадров сухопутных сил сообщало о высылке орденов: железных крестов I и II степени, а также соответствующего количества значков за участие в боях, Рыцарских и Немецких крестов. Кроме того, в пути находилось два ящика с хорватскими медалями. Почти невероятно: два ящика медалей, когда у нас в котле был один-единственный хорватский артиллерийский полк, подчиненный 100-й егерской дивизии. Этот полк в свое время был снабжен теми же самыми медалями в таком количестве, что больше никакой потребности в них не было.

Уже на следующий день прибыл самолет связи. Понадобилось четыре солдата, чтобы втащить огромные ящики в мой блиндаж. Ящики заняли так много места, что я едва мог повернуться. Обер-фельдфебель Кюппер открыл их топором. Они были доверху наполнены хорватскими военными медалями.

— Лучше всего, господин полковник, если мы перешлем ящики 100-й егерской дивизии, — сказал Кюппер.

— Это бессмысленно. Они не будут знать, что с ними делать. Я поговорю с генералом Паулюсом.