так лишь потому, что храню верность тебе. Я люблю тебя.

На этих словах я вздрогнула, как от боли.

— Лучше снова воткни мне меч в сердце. Так мне будет намного приятнее, чем слышать это.

— Не драматизируй. — Ему явно не нравились мои суицидальные наклонности.

— Как ты смеешь говорить о любви? Ты бросил меня и дал понять, что не будешь об этом сожалеть. — Я не кричала, хотя в прошлом, представься мне такой случай, я бы рвала и метала. — На протяжении всего времени Скорби, я считала, что ты был прав. Я соответствовала твоим оскорблениям. Я была ничтожной, бесполезной, я так запустила себя, что была отвратительна сама себе. Мне не хотелось жить. Я была потрясена твоей жестокостью, и тем, как сильно ты можешь меня ненавидеть. Я думала, что на большее зло ты уже не способен. Но ты вернулся, чтобы доказать обратное. И продолжаешь доказывать до сих пор.

— Я жесток, — согласился Чили. — Но я не безосновательно жесток. Моя злость на тебя была соразмерна твоему предательству, Ива. Ты всегда оказываешься не на той стороне, когда меня хотят убить, ты заметила? А Девы… Они заслужили это. Клан паразитов. Люди Внешнего мира приносили им великую дань, но они ничего не давали взамен.

— Люди Внешнего мира от тебя пострадали куда сильнее.

— Если бы ты интересовалась политикой, то поняла бы смысл этого военного похода. Я отменяю неравенство, навязанное нам Мудрецом. Кому, если не мне исправлять его ошибки? А для тебя это выглядит бездумным насилием? Местью? Я уже перерос это. Время, когда меня могло удовлетворить банальное насилие, давно прошло.

Это вселяло надежду.

— Значит, ты отпустишь меня? Ничего кроме банального насилия со мной тебе больше не светит.

Чили мрачно на меня уставился. Он готов был сорваться, но всё же заговорил спокойно:

— Отпустить? Куда? К твоему мальчику-Старцу? Он либо мёртв, либо сбежал. — Заметив, как я опустила голову, страдая, Чили проворчал: — Не смей мне показывать слёз, пролитых по нему. Раз ты смогла забыть меня, значит, и его сможешь. Поставь очередную печать или как там у тебя это делается.

Я закрыла лицо ладонями, чтобы не показывать ему слёз, как он и хотел. Но это лишь сильнее разозлило Чили.

— Ты так демонстративно сходишь с ума по какому-то бродяге, чтобы досадить мне? Он чужой тебе! Он тебе никто! Он мужчина! В прошлом тебе этого было достаточно, чтобы возненавидеть кого угодно. Я не верю, что он особенный настолько, что мог понравиться тебе.

— Какое тебе дело? Когда ты ушёл, то сам благословил меня трахаться, с кем угодно.

— Когда я ушел, то оставил тебя там, где ты мечтала остаться! И где до тебя не мог добраться ни один мужчина! Но ты сама сбежала оттуда и раздвинула ноги перед первым, у кого на тебя член встал! Зачем? Мне назло?

— Нет. Это тебя вообще не касается. Назло тебе в этом было лишь то, что Илай меня не насиловал, — сказала я, добавляя: — В отличие от тебя.

Чили оказался рядом со мной за секунду, хватая за шею, и я испуганно замерла.

— Хватит называть это насилием, — процедил он, сближая наши лица. — Ты мечтала мне отдаться с тех самых пор, как впервые увидела. Что изменилось? Ты передумала в тот момент, когда я убил твоих пустоголовых подружек? Да даже когда я убил твою мати, ты умоляла взять тебя. Если бы я поимел тебя тогда, тебе бы это больше понравилось? В этом было бы столько же боли и злости, но с одним отличием — после этого ты бы уже никогда не обрела силу, к которой так стремилась.

Я горько усмехнулась.

— Спасибо. Даже предавая меня, ты умудряешься обо мне заботиться.

— «Предавая», я не изменял и не давал никому расписываться на своём члене! Я не сговаривался ни с кем, чтобы убить тебя! И не клялся никому в любви рядом с твоим обгоревшим телом! — прорычал он, нависая. — Ты хоть представляешь, как сильно я расстроен?

— Представляю. Ты проткнул меня мечом за это.

Вместо того чтобы ударить наотмашь, Чили наклонился и коснулся губами моей щеки в невесомом поцелуе, какие дарил мне только в детстве.

— Тебе кажется, что я плохо обращаюсь с тобой? Ты единственная, кого я пощадил из всего клана Дев. И ты останешься единственной выжившей из всего этого города, чтобы до тебя дошло, — решил он. — Таков мой способ признаваться в любви.

Как жестоко. Ещё вчера я была символом борьбы этого города. А теперь его руины станут моим подарком?

— Если, правда, хочешь признаться мне в любви, отзови своих убийц, — попросила я, ни на что особо не надеясь.

— Отозвать? Ива… — Чили принял это за шутку. — Ты могла предотвратить это. Ничего из этого не случилось бы, если бы ты, действительно, хотела избежать кровопролития. Я предлагал вам мир дважды. Я присылал послов, а потом пришёл сам и встал на колени, чего не делал никогда. Но ты отвергла меня тогда, и продолжаешь отвергать…

Улыбка пропала с его лица. Разжав пальцы на моей шее, он коснулся моей груди там, где болело сердце. Его взгляд потемнел.

— Зачем ты отвергаешь меня? Это же я. Посмотри на меня, любовь. Почему, обвиняя меня в том, что я бросил тебя, ты тяготишься моим присутствием? Почему, обвиняя в том, что я тебя бросил, ты мечтаешь сбежать от меня? Разлука с тобой уже причинила мне столько боли… А ты ни капли не жалеешь о том, что оставила меня? Ты не вспоминала обо мне даже в полнолуние, и твоё тело совсем не тосковало по мне?..

Он погладил ложбинку между моих грудей костяшками пальцев, позволяя себе так мало… спрашивая разрешение на большее.

— Ты превратился в чудовище, Чили, — прошептала я, на что он ответил:

— Быть чудовищем — обычное дело для меня. А для тебя — любить меня вопреки всеобщей ненависти. Это так хорошо у тебя получалось в прошлом, что я был самым миролюбивым и непритязательным мужчиной на свете.

— В этом и проблема. Ты не хочешь быть миролюбивым и непритязательным. Ты не для этого осваивал техники четырёх великих кланов.

— Для чего бы я их не осваивал… с их помощью я отвою тебя у кого угодно и удержу подле себя. Можешь за это возненавидеть меня ещё сильнее и снова попытаться убить. Я готов пойти у тебя на поводу даже в этом. — Он медленно повлёк руку вниз, призывно шепча: — Только ты