Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Осветила — и освятила. Да, представь себе, у меня, рационального материалиста, появилась святыня.
Это ты прости меня, Катюша, что сумел сделать для тебя так мало. Я твой должник.
Прощай? Ну, уж на это, извини, я никогда не соглашусь. Я всегда буду тебя любить. И всегда буду тебя искать. Хотя до сих пор мои поиски плодов не принесли.
Нет, не прощай! До свидания, моя Русалочка!»
— Федор Сергеевич, вы не забыли? Директор ждет.
— Что за спешка! Уже иду.
Директор мялся:
— Понимаешь ли, Федя… У меня к тебе несколько необычная просьба… Но настоятельная! Нет, это даже не просьба, а ответственное задание. Ты уж, пожалуйста, не откажи.
— Да я, кажется, никогда от заданий не отказывался.
— Только звучит оно, понимаешь ли, несколько глупо.
Я поморщился:
— Написать для бездарного сыночка какой-нибудь шишки диплом? Или диссертацию? Знаю, знаю, это практикуется. Но тут я, извините, пас. Негром работать не буду. Ни за какие коврижки.
— Неплохой монолог, Федор Сергеевич. Вы пьесы писать не пробовали? — Директор вскочил и отпил воды прямо из горлышка графина. — Скажи, Федя, мы так давно вместе работаем: за кого ты меня принимаешь?
Я понял, что зря обидел человека. Ужасно. Вот что значит — нервы на пределе! Но они у меня на пределе уже целый год. Нет, даже три года, с той первой встречи с Катюшей, в поезде.
Куда подевалась моя внутренняя сила, моя каменная твердость? Неужели любовь их растворяет?
— Простите, пожалуйста. Сболтнул лишнее. Так что это за ответственное задание?
— Понимаешь, тут такое дело… Только не смейся! В Звенигороде нашли клад.
— Замечательно. Кому-то повезло. Пусть сдадут государству и получат двадцать пять процентов стоимости.
— В том-то и загвоздка! Стоимость не могут определить.
— А я при чем? Разве я оценщик?
— В кладе триста двадцать пять серебряных монет семнадцатого века. И еще — двадцать девять камней. Крупных. Похоже на специально подобранную коллекцию.
— Неужели алмазы?!
— Минералы кристаллической природы. Но понимаешь, Федя, они не могут их опознать. Вот и обратились к нам за помощью. Кого я пошлю, кроме тебя? Не мальчишек же твоих? Там серьезные взрослые люди в тупик зашли.
— Понял. Любопытно. Когда ехать?
— Так, посмотрим. — Директор пролистал настольный календарь. — С шестого по десятое у нас конференция, тебе желательно быть. Двенадцатое июня — День независимости, это теперь выходной. Ну так сразу после праздника и отправляйся. Нет, сперва еще отчет о работе своего отдела напиши.
— Хорошо.
— Да, кстати… можешь задержаться там подольше. Оформим как командировку.
— Весьма тонкий намек. Понятно: я выработался, пора отдохнуть, а для очередного отпуска еще не время.
Я брал отпуск зимой. Но не уезжал отдыхать, а ходил по разным инстанциям: пытался разузнать хоть что-то о Екатерине Степановне Криницыной. Тщетно.
— Это не намек, — сказал директор, — а отеческая забота о ценных научных кадрах. — И добавил уже совсем другим тоном, от которого у меня неожиданно потеплело на душе: — Там очень красиво, Федя. Москва-река чистая, не то что тут у нас. И холмы. А на холмах — монастыри. Кстати, у подножия одного из них и откопали этот сундучок. И там можно увидеть работы Андрея Рублева… Езжай, Федя, продышись воздухом. А то, боюсь, сломаешься.
Ну, положим, сломаться не сломаюсь…
Однако поеду, конечно. А вдруг и правда редкие камушки окажутся в этом кладе?
Звенигород. Красивое название, звенящее. Как Катин голосок. Почему кто-то находит свои клады, а я свой единственный никак не найду?..
«Да, я действительно вошь… я окончательно вошь… я, может быть, сквернее и гаже, чем убитая вошь… Да разве с этаким ужасом что-нибудь может сравниться! О пошлость! о подлость!» Нет, это не мои слова, я их где-то слышала раньше.
Что это, откуда? Ах да, Достоевский. В школе проходили «Преступление и наказание». Раскольников, старушка процентщица, Сонечка Мармеладова…
Нина Яковлевна меня еще к доске вызывала, а я плохо ответила, потому что не могла представить себе вошь. Таракана могла, а ее — нет.
Теперь знаю, что это такое… И знаю, сколько их бывает…
Я совершила преступление. Я отбываю наказание. Я все это заслужила…
Хорошо, что хоть в камере у нас люди подобрались приличные…»
Рыжая, грудастая сокамерница Ираида ластилась к Кате, пристроившись рядом с ней на нарах и щекоча ей подмышку пальцем босой ноги:
— Ты опять грустишь, мой птенчик. Ну почему, почему ты не хочешь, чтоб я тебя утешила? Я расскажу тебе красивую сказку, малыш, каких не знают мужчины…
Ираида сидела в Бутырке гораздо дольше Кати, но и у нее дата суда еще не определилась. Ей было предъявлено обвинение по той же двести двадцать восьмой, что и Кате, только у нее была часть третья — неоднократное незаконное приобретение, хранение и перевозка наркотиков в крупных размерах с целью сбыта.
Ей грозило от пяти до десяти лет с конфискацией имущества — а конфисковывать, судя по всему, было что.
Тем не менее рыжая наркодилерша в уныние не впадала. Кажется, она умела повсюду чувствовать себя комфортно.
Даже здесь, в камере, Ираида была обеспечена и самой лучшей французской косметикой, и дорогими продуктами «Нью Эйдж» — экологически чистыми, а не из какого-нибудь заурядного супермаркета.
Она щедро делилась ими с подругами по несчастью, но лучшее приберегала для Кати, к которой была неравнодушна. Ведь Катюше никто передач не приносил…
В этой душной, вопреки санитарным нормам переполненной людьми камере, на жестких нарах, Ираида умудрялась мурлыкать так сладко, точно нежилась в кресле-качалке перед уютно пылающим камином, а в комнате с зеркальным паркетом пахло восковыми свечами… а не тем, чем воняет в сырых помещениях старой Бутырской тюрьмы.
Сегодня, правда, провели так называемую общую дезинфекцию, и пахло еще терпимо: хлоркой, а значит — чистотой. Но это был только запах чистоты, только призрак ее, а не она сама.
«…Ишь ты, о чем я размечталась!
О ванне с душистой пеной, о запахе лаванды и хвои, о радужной струйке густого шампуня!
А когда это у меня было-то? Последний раз, кажется, в Богородичном Центре. Но и там чистота оказалась лишь призраком, сам воздух был пропитан грязью, ложью…
Нет, вру: я принимала ванну в доме Федора. Правда, без всякой пены: у него все так аскетично!