— Значит… я приносила… — пролепетала она. — И кололась… и больше никто…

— У Чикина множественные следы уколов, — сказал следователь. — Но он стоит в поликлинике на учете как больной диабетом, официально получает инсулин со скидкой. Мы проверяли.

— Инсулин? — упавшим голосом переспросила Катя. — Ну да… он говорил…

Вот хитрый Чика! Даже справкой запасся на всякий случай, Как ему удалось? Катя-то знала, что за инсулин он выпаривал в ковшике…

Выходит, все вокруг умные, одна она дура?

Даже Димка, и тот испугался, написал, что дружки подсказали.

Ну и правильно, так дуракам и надо! Умные пакостят, а всегда дураки отдуваются.

— Ну как? Теперь вы признаете, Екатерина Степановна, что незаконно приобретали и хранили героин?

— Ну, раз все так говорят… — ответила Катя.

— А где? И кому, кроме себя, передавали? Антонову и Полякову?

— Нет!

— А Антонов утверждал, что в тот вечер вы ему дали дозу.

— Но мне тоже дали…

— Кто?

— Дед Пехто! — буркнула Катя.

— Ладно, — зловеще пообещал следователь. — Подумай еще. У меня времени много. Я всю твою подноготную выужу. Знаю, голубушка, что ты посредница у арбатской братвы… Через них большой поток наркоты идет…

— Какой братвы? — опешила Катя.

— Такой… За идиотов нас тут не держи… Ты свои мозги все уже пропила да проширяла, так что расколем в два счета.

«Час от часу не легче… Наверное, это у него мозги опухли от наркоты, а не у меня.

Какие еще арбатские братки? Можно подумать, я курьер наркобарона! Итальянских фильмов чувак насмотрелся? Комиссара Катанья из себя строит? Насочинял тут целого спрута…

Если бы это были шуточки, то я бы тоже посмеялась. Но эта игра не по правилам…

Три года! Прошло только три дня, а я уже задыхаюсь в этом каменном мешке. А три года?

Димочку я ждала из армии два года, и время тянулось так медленно… День за днем зачеркивала на настенном календаре, а срок все не сокращался…

Срок… Теперь мне мотать срок…

А Димочка? Он меня дождется?

Должен! Обязан! Иначе не может быть! Ведь я же ждала его! И наш директор сказал, что это подвиг… потому что… его самого не дождались…

Значит, не всех дожидаются?

И почему он сказал, что приносила наркотики я?

Фу, глупая, ведь иначе его тоже начали бы таскать… А разве лучше, если б и Димку засадили в такую же камеру?

Нет! Только не это!

Кажется, у преступников принято валить все на одного, на того, кто попался… И правильно — ему ведь все равно отвечать. Один за всех..

И все на одного?

Но ведь я помню… я видела… Это Димка кинул мне в сумку этот пакетик… А откуда у него героин? Он где его брал? Он ведь даже кололся редко…

Ох… мозги перегрелись. Вредно с непривычки столько думать. Я устала… Надо отдохнуть и как следует выспаться…

А Димочка мне потом сам все объяснит. Он всегда все умеет объяснить…

Вот придет ко мне на свидание…

Смешно как! В тюрьме тоже свидания…

Вот если бы моя камера была на первом этаже, Димка подхватил бы меня с подоконника, как в детстве, и унес на руках подальше он этого ужаса.

— Это сон, любимый?

— Конечно, сон. Это Морфей сморил тебя и заморочил голову…

— Mop-фей… Мор-фий…

— Нет, героин, моя героиня…

Он несет меня по серым полям, и туман колышется вокруг ног его, словно облака.

Серый туман похож на обман…

— Любимый, милый, я всегда буду ждать тебя, сколько надо… А ты?

— Ты… ты… ты… — доносит ответ эхо. — Жди… жди…

…Что судьба несет мне, радость или горе?

…Ведь кузнечик скачет, а куда — не видит…»

Это мы — два потерянных ангела падших.

Двое изгнанных

из туманной, почти позабытой Галактики.

Двое одиноких, беспомощных и безголосых —

Это Я и Моя душа…

Мы, избитые яростным Марсом,

Потрясенные громом и молниями Урана,

Сбитые с толку

Меркурием, быстрым и ловким,

Куда мы бежали,

Если вдруг оказались в запутанной сети Нептуна, —

Я и Моя Душа?..

…Мы другими вернемся в Эдем.

Мы с собой принесем золотое сиянье Венеры,

Обретая любовь,

С которой все началось…

Мы —

Моя Душа и Я.

Линда Гудмен

— Федор Сергеевич! Вас к директору!

«Вздыхаю. Сейчас попросят принять какую-нибудь делегацию или составить какой-нибудь факс. Словом, оторвут от нормальной научной работы.

Но зачем я сам перед собой лицемерю? Разве я способен сейчас на что-нибудь дельное?

Уже много месяцев я не могу сосредоточиться на своих кристаллах. Допускаю грубые ошибки в расчетах, не замечаю очевидных вещей, на которые даже лаборанты мне указывают. Деликатно, правда.

Хорошие мальчики, воспитанные и старательные. Оба заканчивают МГУ, и оба надеются, что наш НИИ запросит для них целевые места в аспирантуре. Кажется, у обоих намечаются дипломы с отличием.

А все-таки они вдвоем едва осиливают ту работу, с которой Катюша справлялась в одиночку. И это не только без красного, но вообще без всякого диплома. И даже в аттестате зрелости у нее по физике стояла троечка…

А ведь она еще успевала и печатать мои труды… тогда они еще имели какую-то научную ценность.

А теперь у меня в жизни ценность одна, да и та утерянная: моя Русалочка. Ничего у меня от нее не осталось, кроме той коротенькой записки, оставленной год назад.

Я вложил этот клочок бумаги в толстый справочник по рентгенографии кристалла, чтобы он не мялся. Сам знаю, что это глупо и смешно: сентиментальные барышни так хранят засушенные цветы, полученные от поклонников. Раньше я всегда боялся быть смешным, а теперь мне все равно.

Время от времени я достаю эту записку — аккуратно, чтобы не затереть буковок. И вглядываюсь, и стараюсь прочитать больше, чем там написано. Как будто и без того не помню все наизусть. Да и что там запоминать-то?

Прости-прощай…

Мне нечего тебе прощать, любимая. Наоборот, я всегда буду тебе благодарен за то, что ты осветила мою жизнь своим, пусть и коротким, присутствием.