В своем умозаключении автор этих восторженных строк Робер Боплан пересматривает традиционное определение травести, опирающееся на гендерную функцию одежды, превращая распространенность или демократичность одежды в более точный критерий, нежели ее историческое значение. Это происходит также за счет гетеросексуализации/эротизации пижамы: ведь Жуан-ле-Пен представлялся как «очаровательный рай, где, чтобы наверняка нас соблазнить, современная Ева изменила все — в том числе и свой облик».

Курортная мода особенно смелая: купальник уменьшает, он «раскрывает все и не прощает ничего», как писала Le Canard Enchaîné. В 1929 году, за 20 лет до бикини, даже был предложен раздельный купальник. Также кутюрье очень вдохновляют лыжи, именно благодаря им начинаются первые исследования в области синтетических волокон, которые привели к появлению лыжных штанов (1930). Спорт вообще играет важнейшую роль. В 1926 году один журналист назвал смехотворным тот факт, что «мадемуазель Сюзанна Ленглен носит юбку». Это была серьезная критика для чемпионки по теннису, известной своей элегантностью и вдохновлявшей создателей спортивной моды: «Все обстоятельства современной жизни ведут не только к укорочению, но и к уничтожению юбки. В конце концов женщины уничтожат юбку». В то время спортивный костюм влияет на деловую одежду и в значительной мере на моду в целом. В 1920-е годы пресса публикует объявления о патентованных моделях Эми Линкер: элегантные юбки-брюки, доходящие до середины икры, широкие и поэтому не воспринимаемые как брюки; манекенщицы, сфотографированные в них, стоят в двух позах: ноги вместе и врозь, одно колено поднято, словно они поднимаются в гору. В повседневной жизни тоже всегда можно использовать не только практичную сторону брюк. Пример тому — Люси Обрак, молодая преподавательница истории из Страсбурга. Она страстно увлекалась лыжами и конным спортом: «Я садилась в седло при любой возможности, возвращала лошадь в самый последний момент и отправлялась преподавать в брюках для верховой езды. На это стали жаловаться некоторые родители. Директриса сделала мне выговор. Но тщетно». Конечно, это не самый типичный случай, да и Люси Об-рак (которую тогда звали Люси Бернар) просто была рождена для того, чтобы бороться за свое. Именно это она хочет подчеркнуть этой историей про одежду.

Поначалу враждебно настроенная по отношению к женщинам-мальчикам, пресса постепенно смягчается. Полемика становится менее ожесточенной благодаря компромиссу, который представляет собой современная женщина 1920-х годов, рациональная, но все равно женственная. В США появляется облегченная версия женщины-мальчика, girl — с макияжем, маникюром, волнистыми волосами и немного банальная. Именно эта модель вдохновляет новые игры в соблазнение, необходимые для эротизации семейной жизни. Эта женственная и запоздалая версия, которую пропагандировали модные журналы, — имитация, выполненная с помощью женщин из простых кругов (перимущественно городских, поскольку этому женскому типу нет места в деревне). В период между двумя войнами пресса прежде всего ценит фигуру «современной» женщины, а не женщины-мальчика.

Незначительное число женщин все же носят брюки в 1920-е годы, несмотря на то что мода (за исключением спортивной и курортной) не поощряет их к этому. В то же время использование брюк как символа маскулинизации вполне соответствует духу «безумных лет» — этот миф строится на анекдотах, фактах и красочных рассказах. В центре дискурса, описывающего настоящий «кризис цивилизации», находится тема инверсии — сексуальной и гендерной. Внимание привлекают избыточные фигуры, яркие перебежчицы. Одной из таких фигур была Виолетта Моррис, которая совсем не способствовала легитимизации брюк.

У художников того времени была очевидная склонность омужествлять своих женских героинь, к примеру, увеличивая их размеры. Но брюки на изображаемых ими женщинах встретишь редко. Так, они есть на героинях картин Тамары Лемпицки, которая жила и работала в Париже в период между двумя войнами. (Даже в платье или обнаженные, ее модели в своей скульптурности имеют что-то мужское.) В 1925 году она написала портрет герцогини де ла Салль в костюме наездницы. Сюзанна Валадон на картине «Голубая комната» (1923) изобразила курящую женщину в брюках. На полотне ван Донгена «Эмансипе» — женщина в галстуке. Фигуративное изобразительное искусство сохраняет приверженность к моделям, чью грудь проще маскулинизировать, чем нижнюю часть тела, которую целомудренно скрывают длинные юбки.

В сюрреализме происходили более смелые трансгрессии. Так, никаких ограничений не существовало для Клод Каон (1894–1954), состоявшей в творческом и любовном союзе с Сюзанной Малерб. На своих удивительно современных автопортретах она одинаково часто изображена одетой и как мужчина, и как женщина. Впрочем, от брюк внимание зрителя отвлекает гладкая поверхность ее совершенно выбритого черепа. Клод Каон находится вне рамок гендерной бинарности; это маргинальное, но в высшей степени подходящее для творческой деятельности положение. Сознательно провоцируя зрителя, она встает на путь политического экстремизма, который привел ее в Ассоциацию революционных писателей и художников, а затем в движение Сопротивления.

Вообще это было в духе того времени — бросать вызов гендерным законам. Мариза Шуази (1903–1974), молодая писательница, заявившая о себе в 1920-х годах, к примеру, посвятила себя репортажам о трансгендерных экспериментах. Опубликовав первый роман в 23 года, она завоевала славу любительницы приключений, сплетницы, разностороннего автора, путешественницы, не чуждой интеллектуальных притязаний; ее увлекает психоанализ (ей доводилось лежать на кушетке Фрейда), и она имеет степень доктора философии… Она любит юмор и провокативность сюрреалистов. Осмелившись опубликовать репортаж из публичного дома («Месяц среди девочек»), который разошелся тиражом 200 тысяч экземпляров, в 1929 году она выпустила «Месяц среди мужчин» — отчет о поездке в республику, где живут «8 тысяч самцов, где ни одна представительница женского пола ни разу не была, — на гору Афон». Ради этой экспедиции она удалила себе молочные железы, воспользовавшись услугами одной из пионерок пластической хирургии, врача Ноэль, причем сделала это без сожаления, «потому что груди особо ни на что не нужны», а также изготовила себе «инструмент», «не очень большой», «с небольшим краником, и все это было покрыто марлей цвета обожженной кожи». Она делает упражнения, которые избавляют ее от женских «атавистических жестов», запасается усами, очками, кепкой, носками и подвязками для них… Брюки — это было настолько очевидно, что она не говорит о них. Разоблачат ли ее? Окажется ли в затруднительном положении? Станет ли объектом гомосексуальных желаний? Успех книги строится на этой интриге, классической для литературы травести, но весьма далекой от «Мадемуазель де Мопен»[71]…

Этот опыт можно сравнить с расследованием, которым занималась знаменитая путешественница Одет дю Пюигодо (1894–1991), в 1934 году вместе со своей спутницей Марион Сенон пересекшая Мавританию. На следующий год в Miroir du monde она опубликовала рассказ «Женщина в храме финансов».