Несмотря на политическую необходимость в умиротворении, между полами сохраняется напряжение, которое находит символическое отражение в одежде. На подчеркнутую маскулинность по-прежнему смотрят косо. Так, в одной из своих военных хроник Колетт встает на сторону получившего увольнение военного, который, встретив на вокзале спустя полгода разлуки свою молодую жену, превратившуюся в «младшего лейтенанта», был шокирован: «Она была экипирована серо-голубой драповой шинелью с двумя рядами пуговиц по последней траншейной моде, а ее маленькие ушки совершенно не скрывала полицейская шапка с блестящей золотой отделкой».

Моральному осуждению подвергается именно избыточность. Заимствования из мужского гардероба, воспринимаемые как внешний признак более общей маскулинизации поведения, могли бы лишить мужчин их вирильно-сти. Но не сейчас… Боязнь маскулинизированных женщин, которые якобы могут пошатнуть мужскую идентичность и отпугнуть любовь, сходит на нет. Она вновь значительно возрастет с появлением моды на женщин-эмансипе.

Хотя к умеренной маскулинизации относятся терпимо, ей все равно будут предпочитать добротную женственность. И в самом деле, соблазнительность женщин, эта своеобразная обязанность, существующая и в обычные времена, во время войны становится еще более важной — ведь она укрепляет моральный дух солдат, и нельзя отрицать ее связь с надеждой на рост рождаемости. Она также связана с потребительским патриотизмом: надо же поддерживать французскую одежную промышленность. Несмотря на войну, мода никуда не делась, ее структуры приспосабливаются к новой обстановке, портнихи становятся все более востребованными. Мало того, председателем Палаты высокой моды, созданной в 1910 году, назначают женщину — Жанну Пакен, бывшую молодую швею, ставшую миллионершей. Мода напрямую связана с экономическими соображениями, ситуацией с присутствием французской моды за рубежом и необходимостью решать вопрос с контрафактными товарами, забастовками и зарплатами швей. Судя по всему, развитие модной одежды диктует необходимость менять формы, чтобы увеличить сбыт, заставляя потребительниц обновлять свой гардероб. Для Франции здоровая текстильная промышленность — жизненно важный вопрос. Уже в 1914 году модницы, которые хотят идти в ногу со временем, вынуждены перейти на «военный кринолин», который делает их силуэт похожим на колокол. В 1917 году, несмотря на свое неудобство (нижняя часть мешала ходить), распространяется овальная модель юбки (в форме бочки). Шанель, сама бывшая модистка, во время войны открыла в Биаррице магазин одежды и, напротив, сделала ставку на удобство трикотажной одежды, начав продавать костюмы и платья, а также пиджаки и тельняшки, напоминавшие о простоте мужской спортивной одежды.

Избыток женственности, то есть обилие украшений и подчеркнутая сексуальность одежды, тоже представляет собой проблему. Разве в контексте войны кокетство не выглядит как что-то неприличное? На кого направлено соблазнение? На скромного солдата-окопника или авиатора? На француза или иностранца? На жениха, мужа или его потенциального соперника? Страх предательства всегда был у солдат, находящихся вдали от родного очага, а изменение в манере одеваться — признак того, что их опасения небеспочвенны. Шелковые чулки — очень сексуальный символ двойного предательства: полового и классового (представительниц трудящегося класса нередко обвиняют в том, что они получили их в качестве оплаты или подарка). А благое стремление одеться так, чтобы понравиться приехавшему на побывку военному, может обернуться против той, кто решит его осуществить. Следует также отметить еще один символ моральных порядков той эпохи: введение запрета на парадную одежду как на роскошную и «неприличную» в театрах, субсидируемых государством.

Происходит крупная реформа: все чаще начинают носить костюм, эту «униформу тыла», который подразумевает множество вариантов и благодаря своей функциональности наводит на мысль об активном образе жизни женщины. Платье-рубашку, похоже, также ценят за ту свободу движений, которую оно предоставляет, и за сходство с одеждой медсестры. Сдержанность свойственна этому времени, которое пропитано мрачными цветами траура. Дороговизна жизни делает модную одежду недоступной для большинства кошельков. Комментарии, которые она вызывает, свидетельствуют о пошатнувшихся ценностях: роскошь становится подозрительной, а на первый план выходит все простое, скромное и практичное.

После Первой мировой войны традиционная система ценностей еще больше пошатнулась. Появились даже озабоченные высказывания о кризисе цивилизации. Этот процесс нашел отражение в появлении «андрогинной», «эмансипированной» моды. Силуэт женщины 1920-х годов больше не напоминает восьмерку, поскольку она не носит корсета. Благодаря платьям с прямым покроем талия спускается к бедрам, а фигура становится более узкой. Костюмы, различные пиджаки и юбки придают женскому гардеробу нотку маскулинности, в то время как среди мужчин наблюдается тенденция носить широкие и бесформенные, словно юбки, штаны… Кроме того, женщины скрывают грудь, еще один символ женственности. Плоские, худые манекенщицы, которые демонстрируют новые модели одежды, вызывают потрясение у более пожилых обладательниц более округлых форм, например у Колетт, всегда готовой защищать «женский патриотизм» от модной андрогинности. Меняется не только толщина «модного» тела: оно становится более мускул исты м0 более энергичным и меньше скрывается за тканью — начинает развиваться нудизм , и любителей загорать становится все больше. Солнце ценят не только как возможность «восстановить расу», как этого хотели бы медики, но и за доступ к разного рода плотским утехам, которые оно открывает. Молодость — внешняя подростковость — становится эстетической точкой отсчета. Носить короткую стрижку — значит становиться моложе и даже приобретать что-то девчоночье в облике, как объясняет популярная песенка 1924 года в исполнении Дреана:

За комическим тоном этой песенки не слышно эстетического шока, который испытывало большинство слышавших ее современников, равно как не чувствуется здесь опыт инициации, пережитый теми женщинами, которые решились «пожертвовать» (очень распространенное выражение) своими волосами.

А под юбками, которые взлетают на танцполах или когда их обладательницы выходят из автомобиля, скрывается закрытое белье, которое обеспечивает определенную защиту округлым формам. «Красивые шумные юбки из тафты, которые предупреждали мужчин о приближении женщины, словно погремушка гремучей змеи, предупреждающая охотника» уступили место простым, но лишенным поэзии штанишкам. В то время женские штаны — это нижнее белье, именно о нем поется в песне Фреда Гуена 1924 года: «Она потеряла штанишки, танцуя чарльстон».

Ключевыми словами моды становятся рациональность, простота и логика. Определенные перемены начались еще при гениальном Пуаре, до войны, но главным действующим лицом «безумных лет» стала Шанель (1883–1971), которая на своем привлекательном примере показывала собственную моду, вызывая у богатых клиенток желание походить на нее, делая короткие стрижки, демонстрируя загорелые руки, проводя выходные за городом в свободной одежде, в мужских брюках и пиджаке… Шанель, которая, по словам ее друга Поля Морана, «заставила завять предвоенный период». Шанель, ее «яростная бедность», ее «разрушающая простота». Шанель, или «ангел-разрушитель стиля XIX века». «Она говорила: „Я дала свободу женскому телу"». Но Шанель в своем магазине на улице Камбон, 31, не продает брюк. «Женщина в брюках никогда не станет красивым мужчиной», — говорит она, утверждая, что равенство убивает любовь и что женщины должны «играть» на слабости, а не на силе. Будучи убежденной, что в ней «нет ничего мужского», модельер тем не менее участвует в женской моде в тот период, когда в ней происходит маскулинизация.